Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Продолжаем рассмотрение уголовного дела в отношении Кулаева Нурпаши Абургкашевича, обвиняемого в совершении преступлений предусмотренных статьями 209 ч.2, 205 ч.3, 30 ч.3, 206 ч.3, 105 ч.2 пунктами: а, в, д, е, ж, з; 30 ч.3, 105 ч.2, пунктами: а, в, д, е, ж, з; 317, 223 ч.3 Уголовного кодекса Российской Федерации. Пожалуйста, секретарь, доложите о явке лиц, вызванных на судебное заседание.
Секретарь:
— На судебное заседание явились потерпевшие Аликова, Саламова, Дзарасова, Хадзарагова, Мамитова, Цирихова, Батагова, Ногаева, Туаева, Басаева, Токова, Дулаева, Бероева, Хуцистова.
— Объявляю состав суда. Председательствующий Агузаров. Обвинене представлено в лице 1-го заместителя прокурора РСО-Алании, старшего советника юстиции Черчесова Аслана Владимировича, старшего прокурора управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе, старшего советника юстиции Семисыновой Марии Степановны. Защитник подсудимого — адвокат Плиев. Секретарь судебного заседания Кохова. У потерпевших есть отводы к составу суда? К председательствующему, к прокурору, к секретарю?
— Нет.
— Потерпевшие Аликова, Саламова, Дзарасова, Хадзарагова, Мамитова, Цирихова, Батагова, Ногаева, Туаева, Басаева, Токова, Дулаева, Бероева, Хуцистова, явившиеся на судебное заседание, разъясняю вам ваши права. В соответствии со статьей 168 УПК РФ, разъясняются Ваши права. Вы в праве знать о предъявленном обвиняемому обвинений, давать показания, отказываться свидетельствовать против самого себя и своих близких родственников, представлять доказательства, заявлять ходатайства, давать показания на родном языке, иметь представителя, знакомиться с процессуальными документами, получать копии постановлений, участвовать в судебном разбирательстве, в суде 1 и 2 инстанции, надзорной инстанции, выступать в судебных прениях, знакомиться с протоколом судебного заседания, приносить на него свои замечания, обжаловать приговор, постановление суда. Вы не в праве уклоняться от явки по вызову в суд, давать заведомо ложные показания или отказываться от дачи показаний, разглашать данные предварительного следствия. При этом, при неявке потерпевшего без уважительных причин он может быть подвергнут судебному приводу. Потерпевшая Аликова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Саламова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Дзарасова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Хадзарагова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Мамитова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Цирихова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Батагова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Ногаева, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Туаева, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Басаева, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Токова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Дулаева, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Бероева, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Присаживайтесь, Хуцистова, Вам ясны ваши права?
— Да.
— Продолжаем допрос потерпевших. Аликова. Саламова? Саламова где у нас? Вы с ребенком, Саламова? Подойдите пожалуйста. Саламова. Имя, отчество.
— Наталья Николаевна.
— Год рождения.
— 40.
— Число, месяц.
— 9 августа.
— Место жительства.
— Беслан, Кооперативная 15, кв. 50.
— Место работы.
— Пенсионерка.
— Саламова, Вы в состоянии давать показания?
— Попробую.
— Может посидите, мы Вас попозже допросим? Как Вы хотите? Успокоитесь. Так, присаживайтесь пока. Аликова. Имя, отчество.
— Роза Аликовна.
— Год рождения.
— 67.
— Число месяц.
— 29 сентября.
— Место жительства.
— Беслан, Суворова, 1, 46.
— В микрофон говорите, пожалуйста. Просто идет запись протокола, ведется.
— Место работы.
— АО "Иристон", рабочая.
— Роза Аликовна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь в протоколе. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Роза Аликовна, скажите пожалуйста, Вы когда-нибудь ранее видели подсудимого?
— Нет.
— Отношений никаких между вами?
— Нет.
— Скажите, кто из членов вашей семьи 1 сентября 2004 года подвергся нападению в школе №1 города Беслана?
— В теракте у меня погибли 2 родные сестры, племянницы. Одна сестра была с двумя, другая – с одной.
— Назовите фамилии.
— Аликова Сима Аликовна, 59 года рождения, 2 февраля. Дочь ее Ирина, 10 лет. Самая младшая наша сестра Аликова Зара Аликовна с двумя детьми, 66 года рождения.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подождите, вот ее дочь, фамилию, имя, отчество назовите.
— Галаева Алина Макгериевна, и сын Адырхаев.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Так, не торопитесь пожалуйста. Значит, Алина, 10 лет, да?
— 15. Это Зара Аликовна, 66 года рождения, младше нас. Она была с дочерью Галаевой Алиной Макгериевной. Девочке было 15 лет без 2 месяцев. И сын Адырхаев Альберт Казбекович, 3 года. Все пятеро погибли.
— Все погибли, да?
— Да.
— А из Ваших детей никто не находился?
— Нет.
— Скажите пожалуйста, вот в школе они как оказались, по случаю чего?
— По случаю того, что Сима повела свою дочь первый раз в эту школу. Она училась в другой школе. В "Радуге", там же закончила детский сад, и пошла туда же учиться. Там начальная школа, до 4 класса. 3 года она там обучалась. Потом, не знаю, что ее заставило, забрала ее в этом году девочку оттуда. И первый раз ее повела в 4 класс в эту школу. А три года она была в другой школе.
— Скажите пожалуйста, Вам известны обстоятельства гибели где они погибли, в каком помещении? При каких обстоятельствах?
— Насколько я знаю, в спортзале в школьном. Они на третий день погибли. 3 сентября.
— Скажите, гибелью Ваших 2 сестер и племянников. Какой вред Вам причинен?
— Моральный, какой может вред еще.
— Вы вправе заявить требование о возмещении Вам в денежном выражении, то есть денежной компенсации.
— Непосредственно меня потерпевшей никто не признал.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подождите, Аликова. Непосредственно Вас потерпевшей никто не признавал?
— Их мужья признаны.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Но Аликова Роза Аликовна, это кто?
— Это я.
— Вот Вы есть в списке, что Вы потерпевшая.
— Но меня не признали потерпевшей непосредственно.
— Вы допрашивались?
— Я первый раз. Мне позвонили вчера, лично из Комитета Матерей. Сказали, что завтра надо сюда.
— А следователем не допрашивались?
— Ну, следователей домой приезжал, когда вот не стало близких. К кровным родственникам.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Значит, потерпевшими признаны, теперь я вспомнил, Галаев и Адырхаев, да? Это Ваши зятья, да?
— Да.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Можно вопрос? Вы не против, если мы Вас признаем потерпевшей? Ваша Честь, я заявляю ходатайство о признании Аликовой Розы Аликовной потерпевшей, поскольку погибли в этом теракте ее близкие. Это 2 сестры и 3 племянника ее. Я полагаю, что это будет правильно и законно. Закон позволяет признать ее потерпевшей. И допросить ее в качестве таковой в судебном заседании.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Потерпевшие, вы не против признать Аликову потерпевшей?
— Подсудимый Кулаев?
— Нет.
— Защитник?
— Не против.
— Суд, совещаясь на месте, определил признать Аликову Розу Аликовну потерпевшей по данному уголовному делу и допросить ее в качестве потерпевшей. Пожалуйста, продолжайте.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Значит, Вы говорите, моральный вред вам причинен. Вы к Кулаеву претензий не имеете? Я правильно Вас поняла? Ответьте сами на этот вопрос. Вы просите взыскать денежную компенсацию с виновного лица. Дело в том, что записывается, протокол ведется, громче пожалуйста. Желаете взыскать денежную компенсацию? Роза Аликовна, Вам понятен вопрос?
— Я поняла вопрос.
— Ну, ответьте пожалуйста, ответьте на этот вопрос. Потому что нам надо переходить к допросу следующего потерпевшего. Пожалуйста, ответьте. Потому что у нас еще к Вам будут вопросы. На этот вопрос как Вы ответите?
— Я считаю, что с него нужно взыскать.
— Вы сейчас можете назвать суммуо нам надо преходить к допросу следующего потерпевшего. та. ковну потерпевшей по данному уголовному делу и допросить ее в каче, которую вот с него следует в вашу пользу взыскать?
— Не могу.
— Понято. Скажите, вот Вы сейчас бросили реплику, что отец Ваш тоже умер в связи с тем, что...
— Не дожил 10 дней до 40 дней девочкам.
— Кто отец Ваш?
— Аликов Алик Джинович.
— Умер от чего?
— 2 октября 2004 года. Через 30 дней умер.
— Ну, вот причина смерти вашего отца, Вы как считаете?
— Мы днем и ночью плакали.
— Вот это повлияло?
— Естественно, только это. Он болел тогда.
— Сколько лет ему было?
— Он был 26 года рождения. 2 мая родился.
— Вы говорите, плакал каждый день.
— Да, ночью сидел в кровати, плакал, разговаривал сам с собой. Я приходила, его успокаивала. Я 4 года с ним была.
— Скажите, если суд признает виновным подсудимого Кулаева в совершении этих преступлений, Ваше мнение, как его следует наказать?
— Высшая мера наказания.
— У меня вопросов нет. Спасибо.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Роза Аликовна, о действиях Кулаева что-нибудь слышали. От других, от соседей.
— Непосредственно о его действиях в общем слышала, а так.
— За него слышали?
— Ну, что его взяли, допрашивают. А вот непосредственно какие у него действия в школе, это я не знаю. Вот, что слышала. Больше ничего.
— У потерпевших есть вопросы к Аликовой?
— Нет.
— Подсудимый Кулаев, есть вопросы?
— Нет.
— У адвоката?
— Нет.
— Роза Аликовна, это к делу особо не относится, Вы разобрались с теми вопросами, которые Вы ставили?
— Меня позвали.
— Ну да или нет?
— Сказали, как вернусь.
— Понятно, присаживайтесь. Дзарасова. Имя, отчество.
— Эллочка Николаевна.
— Эллочка? По паспорту Эллочка?
— Эллочка, так и пишусь. 40 года.
— Число, месяц.
— 5 августа.
— Место жительства.
— Беслан, улица Коминтерна, 143.
— Место работы?
— Я сейчас на пенсии.
— Эллочка Николаевна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь в протоколе. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Посмотрите пожалуйста на подсудимого и скажите...
— А что смотреть, что я его первый раз вижу, что ли? Человек знакомый.
— Подождите. Мы Вам будем задавать вопросы, а Вы нам будете давать ответы. Скажите, вот сегодня в судебном заседании вы его в первый раз увидели? Или ранее Вы его где-то видели.
— Как где-то видела?! Я сама была заложница.
— Вот мы сейчас дойдем до этого. Значит, ранее Вы его видели.
— Да.
— Вот я вам задаю следующий вопрос. Где, при каких обстоятельствах Вам довелось видеть Кулаева?
— В школе, 1 сентября, в тот же день.
— Какого года?
— 2004!
— Для протокола Вы говорите, это все пишется, понимаете? Не потому, что мы не знаем этой даты. Мы все знаем. Но это в протокол заносится. Понимаете? Вы были в заложниках?
— Да.
— С Вами кто еще из Ваших близких был?
— Сын старший, Дзарасов Казбек Хаджимуратович.
— Сколько сыну лет?
— 69 года. 30 октября.
— Скажите, в связи с чем Вы оказались в школе?
— С внуками была. Дзарасов Заур Казбекович.
— Внуки были в числе заложников?
— Да, вместе со мной.
— Сколько лет ему?
— С 1993 года рождения.
— И кто еще?
— Дзарасов Аслан Казбекович.
— Какого года рождения?
— 94 года рождения. Погиб.
— Еще?
— Я сама.
— Значит, сын, 2 внука и Вы. 4 вас было из Вашей семьи в заложниках. Правильно, да?
— Да.
— Расскажите пожалуйста, вот в момент нападения где вы находились?
— В момент нападения я была в библиотеке.
— Нет, успокойтесь. Да, попейте водички. Вы были в библиотеке. Вы видели...
— Я пошла за книгами старшему внуку. Не было книг. Я туда зашла, книги взяла. Но они не приняли. Как уже книги взяла, положила в кулек. Так уже дети вышли на улицу, и началась уже стрельба.
— Вы где, вот в момент, когда началась стрельба, Вы где были?
— В библиотеке.
— Вы видели вот бегущих боевиков по двору?
— Конечно видела. Они меня толкали.
— Библиотека на каком этаже располагается?
— На первом этаже, с левой стороны.
— Расскажите пожалуйста, вот Вы находились в библиотеке. Как туда боевики зашли или забежали?
— Они не туда зашли. А боевики уже были внутри. Внутри я их видела.
— Вот когда вы пришли за книгами в библиотеке были боевики?
— В библиотеке не были. А уже по коридору уже были они.
— Вы вот когда по коридору проходили, вы видели.
— Видели.
— Они что делали в коридоре?
— Стояли.
— А как они были одеты?
— В черных этих, куртках. Вот этот был, несколько с ним человек! Негодяй! Тварь! Я б его разорвала на куски!
— Подождите. Вот когда Вы шли в библиотеку за книгами, уже по коридору, Вы говорите, стояли боевики.
— Да. Я вверх побежала. За это никто не отвечает! Я сама с Ольгинского, вышла замуж в Беслан!
— Эллочка Николаевна, подождите, одну минутку. Вот когда Вы видели боевиков, которые стояли в коридоре, Вы понимали, что это боевики?
— Я думала, что это наши. Оказывается они были боевики. А этот сейчас показывает, как будто золотой человек!
— Эллочка Николаевна, на тот момент они себя проявляли как боевики?
— Конечно проявляли. Толкали, давайте в спортзал! А я не знала, где спортзал!
— Это из библиотеки они так?
— Да! Оттуда нас выгнали! Говорят: "Сейчас расстреляем!"
— Так, не торопитесь. А оружие было у них?
— Конечно было! Оружие!
— Эллочка Николаевна, подождите минуточку. Подождите. Послушайте...
— Я такого внука потеряла! Симпатичный, такой красивый! Я сколько буду жить, буду вспоминать! Этого мальчика, сколько я видела, я каждый день плачу!
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Элла Николаевна, садитесь пока. Давайте, присядьте пока.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Вы в состоянии еще ответить на несколько вопросов? Потому что вы там находились. Нам надо выяснить многие обстоятельства. Или Вы пока присядете? Скажите пожалуйста, вот Вы видели оружие пистолет и автомат?
— Да.
— Вот каким оружием были вооружены боевики пистолетами или автоматами?
— Автоматами и пистолетами.
— Скажите, вот вы знаете, такое есть военное обмундирование, разгрузка, жилет такой с карманами, куда там патроны и гранаты кладут. Вот слушайте. Вопросы я задаю, а вы потом отвечаете. А то вот камера вас снимает. Вот такие жилеты на них были?
— Были. Видела.
— Вот в карманах этих жилетов гранаты были?
— Были.
— Патроны были?
— Были.
— Теперь скажите, вот Вы находились в помещении библиотеки, потом, я поняла так, что вы оказались в спортивном зале?
— Да.
— Кто Вас туда пригласил?
— Загнали в спортзал все загнали. Боевики.
— Скажите, в какой момент, вопрос мой внимательно слушайте вот этот. В какой момент и где Вы увидели Кулаева?
— Каждый момент я его видела в спортзале. Туда-сюда бегал как сумасшедший. Будто с леса вышел, и кричит, и орет. "Вы такие-сякие!", — плохие слова. Самые не хорошие люди были, вот этот. На улице я не была, но вот этот и Ходов.
— Оружие у него было?
— Было.
— Он как бегал там, между людьми, между рядами?
— Да. В туалет, воду не давали.
— Нет, подождите. Давайте за него будем говорить.
— За него, он стрелял.
— А куда он стрелял?
— Наверх. В потолок. "Языки за зубами держите, а то вас всех расстреляю!" Я б расстреляла сама.
— То есть, пугал, да?
— Дети кричат, орут, плачут. Что понимает грудной дите? Я то старая, сижу. А это ж не понимает, что такое.
— Вот Вы говорите, он там бегал, в спортзале. Он долгое время бегал там?
— Они подменяли друг друга.
— На нем была маска или нет?
— Не было маски. И на Ходове не было маски.
— Скажите пожалуйста, вот там. Когда Вы находились в спортивном зале, на камеру вас кто-либо снимал из боевиков? Это Вы помните?
— Нет, такое не помню. Оттуда что делали, я это не помню.
— Понятно. Скажите, кроме того, что вот он там бегал, Вы говорите, стрелял вверх, требовал, чтобы молчали, вот мужчин там, говорят группами выводили. Вот это.
— Вот, вот. Моего сына 5 раз выводили, чтоб его убить.
— Скажите пожалуйста. Он выводил мужчин, отбирал вот и выводил?
— Да. Вот так сказал: "Вот ты пойдешь, вот ты, вот ты." Старушки говорят, учительницы: "Пойдем мы тоже в туалет" а он говорит: "А вам зачем нужно в туале, сидите старики."
— В том числе вашего сына, да?
— Мой сын там столько проработал. Бомбы пока ставили. Окно закрыли.
— Элла Николаевна, подождите, не торопитесь. Вот давайте по порядку. Прежде всего скажите, Ваш сын сейчас где находится?
— На работе.
— Он сможет прийти, дать показания?
— А почему нет?
— Значит, Вы говорите, что Кулаев отбирал мужчин. Куда он уводил этих мужчин?
— Нет, он так делал: "Вот ты пойдешь, ты пойдешь..."
— Куда?
— В туалет.
— Только мужчин?
— Нет, девочки там. Там же много людей было.
— Ну, тогда заложников, да?
— Заложников.
— а вот вашего сына, вы говорите, 5 раз выводили из спортивного зала. Куда его уводили? Для чего?
— Мой сын дошел до меня в третий день. И когда уже, с правой стороны сидели мои внуки оба, а с левой стороны мой сын. И этот младший перешагнул, и сел около отца. Я говорю: "Что ты идешь туда?" "Мне с папой хочется." Потом значит на мою голову упала, я не поняла, там же невозможно было дышать. Потом вот какая-то дощечка. Вот это так вот здесь, вот здесь и вот здесь.
— Элла Николаевна, слушайте вопрос мой. Давайте мы буде, я буду вам вопрос задавать, а Вы будете отвечать. Вот скажите, Вашего сына, Вы вот сейчас бросили такую реплику, что 5 раз его выводили из зала. Подождите, дайте мне вопрос задать! Мы же с вами живые люди, мы должны друг друга понимать. Вы мне скажите, куда уводили Вашего сына?
— Уводили на второй этаж.
— Для чего?
— Не знаю, для чего. Чтобы убить.
— С ним еще других мужчин уводили?
— Убивали их. Соседа убили. Да, уводили.
— С ним сколько человек увели еще. Можете сказать?
— Они были все время втроем. Все время их заставляли что-то делать.
— Подождите сейчас насчет делать тоже. В том числе соседа вот. назовите фамилию его.
— Его нет уже, убили.
— Понятно. Фамилию его.
— Кониев Казик Алиевич. Туганов Батраз, тоже нет.
— Их вместе с сыном увели?
— Да.
— Они вернулись в зал?
— Опять вернулись в зал. И погибли.
— Ну, вот вы сказали, что Кониева убили. Туганова тоже убили?
— Убили.
— Когда, в какой день их убили.
— А это я не помню. На третий день, по-моему.
— А где их убили?
— Вот это я точно откуда знаю. Там столько людей было, что невозможно было дышать.
— Ну, на втором этаже убили, или где?
— На втором этаже.
— Вот когда их увели, там убили.
— Да, они шахидок расстреляли. Казик мне сказал, я говорю: "Где девочки?" а он говорит: "Одна бросила свой пистолет и говорит, я против детей не пойду." Потом, говорит, ее расстреляли.
— Одну минуточку. Это сын Ваш, да, говорил?
— Да.
— А кто ее расстрелял?
— Какой-то этот. Полковник, что ли.
— Ну, это был боевик?
— Да. Боевик. А потом другую, говорит, расстрелял.
— Вот Вы сказали сейчас, что Вашего сына привлекали, чтобы он помогал там работать. Вот скажите мне пожалуйста, что заставляли делать Вашего сына там, в зале.
— В зале моего сына значит, вот с этой стороны окна. И вот в середине окно сперва расстреляли, разбили, заставили разбить это стекло.
— Сына заставили разбить?
— Да, сына заставили. А там женщины говорят: "Если он упадет со второго этажа, что с ним будет? Жалко же его." А что, говорит, упадет, или живым, или мертвым. Я плакала. Сидела и плакала. Руки вот так. Потом опять заставили занавеску вывесить. Потом он уже сделал. "Это, — говорит, — слишком светлая. Надо, — говорит, — потемнее" Потемнее принесли опять. "Там, — говорит, — этот, снайпер сидит. Чтоб не видно было."
— Это кто сказал, что там снайпер сидит?
— Они сказали, вот этот Полковник, или как.
— Скажите, а вот Полковник, Вы как поняли, он кто был среди них? Главный, не главный.
— Главный. Они сказали, что там был Ахмед, его убили тоже, его нет. Ахмед сказал, что этот Полковник, это, говорит, наш главарь. А я думала, на самом деле он полковник. Оказывается, это кличка его была – Полковник.
— Скажите пожалуйста, вот Вы находились 3 дня в спортивном зале. Вы видели как минировали спортивный зал?
— Да. Конечно видела.
— Кто минировал?
— Они сами. Боевики. И заставляли наших парней, чтобы они притащили всякие эти. Сперва их от окна где-то метра 2 поставили. Там было штук 25. А в середине, где я сидела, вот такой чемодан. Килограмм 100, наверное. Потом отодвинули от окон сюда, и поставили на этих, на стульях, вот эти повесили.
— Скажите, вот как выглядели вот эти самодельные мины?
— Вот какие-то круглые. Вот как бочки маленькие, вот овальные.
— Завернуты чем-то были? Обмотаны?
— Нет. Нет, по-моему.
— Ну они, что. Клали их, ставили, подвешивали?
— Ставили. Я ж не знаю. А в середине Казика ставили. Это, говорит, сколько там килограммов. Если это взорвется, весь зал снесет.
— Скажите, вот кто-либо контролировал, чтобы оно не взорвалось, из боевиков?
— Ну, так говорили. Ходили, говорили так: "Не трогайте, не притрагивайтесь. А то взорветесь."
— Это боевики говорили заложникам?
— Да.
— А к чему не притрагиваться они просили?
— Там же провода проводили. К проводам.
— Скажите пожалуйста, кто погиб из членов Вашей семьи?
— Дзарасов Аслан Казбекович.
— Внук, да?
— Да, внук. 10 лет.
— Где он погиб?
— В спортзале.
— Он в какой день погиб?
— В третий.
— Вот, гибелью внука какой вред Вам причинен? Элла Николаевна.
— Почему он ушел?!
— Элла Николаевна, вред вам моральный причинен гибелью внука?
— Да.
— Вот я разъясняла предыдущей потерпевшей, что Вы вправе, вы слышали, да? Требовать возмещения в денежном выражении, возмещение Вам морального вреда с виновного лица. Вы желаете заявить такое требование?
— Что он мне даст?!
— Значит, считаете, что он Вам не выплатит ту сумму, которая бы покрыла моральный вред, да?
— Никакая сумма его не покроет.
— Скажите пожалуйста, вот Вы еще Кулаева там в действии видели? Что он совершал, какие действия в отношении заложников? Кроме того, что Вы сказали.
— Это я не видела, не знаю. То, что я видела.
— Вот Вам известно, что он и в столовой находился?
— А я в столовой не была. Я не знаю даже, где столовая. Нет, потому что я в этой школе. Это Казик знает, где столовая. Потому что он там учился. Все там учились. А я же не здешняя была, я не знаю. Асланчик прямо на первом этаже направо в туалет водил.
— Скажите, Вам известно за что расстреляли вот ваших мужчин-заложников, которых вывели и расстреляли? Известно, за что их расстреляли?
— За что, не знаю. Они когда приехали, все забрали. И телефоны, и все. И Полковник вышел и говорит: "Мы вас не знаем, вы нас не знаете. Мы террористы. Мы приехали убивать. Вы такие-сякие. – не буду говорить, — И ваши и наркоманы, и проститутки. Туды-сюды. И вас мы всех убьем. А то они будут жить, будут наркоманами. А если убьем, будут в раю."
— Скажите, вот это в какой момент Полковник этот сделал такое заявление?
— Такое заявление он сделал после того, как зал заминировали.
— Скажите пожалуйста, вы находились в зале, когда приезжал Аушев Руслан. Были в зале, да? Можете вот сейчас рассказать, что вам говорил Аушев?
— Аушев с заложниками не говорил.
— Может кто-то из вас к нему обращался с какой-то просьбой?
— Нет. Аушев зашел, нас много было, головой помахал, и ушел.
— Какой разговор состоялся между Аушевым и боевиками. Вам что-либо известно?
— Нет, я не знаю. Он сразу ушел.
— Скажите, из оставшихся в живых ваших членов семьи, Вы, внук, сын были ранены?
— Да. Старший и сейчас в больнице.
— Внук, да? Аслан?
— Нет, Заур.
— Какие ранения у него.
— У него были осколочные ранения.
— На каких местах?
— На руках, ногах.
— А с ушами что?
— Правое ухо вообще не слышит. Он сейчас в больнице, оттуда гной идет.
— У Вас были ранения?
— У меня ухо тоже.
— То есть контузия у Вас была. Да?
— Да.
— А сын. Сын тоже.
— Скажите Вы и Ваш сын лечились в больнице?
— Я не лежала, ходила.
— Амбулаторно Вы лечились, да?
— Да.
— А внук стационарно лечится?
— Он и сейчас в больнице.
— Школу он уже не посещал?
— Нет, посещал школу. Но там гной. Его надо засушить.
— Скажите пожалуйста, если суд признает Кулаева виновным вот в этих злодеяниях, как Вы считаете, как его следует наказать?
— Высшая мера.
— Я не имею вопросов к потерпевшей.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Сусанна Дудиева. Элла Николаевна, Вы выходили со спортзала?
— Я сама выходила.
— Эллочка, там ты видела оружие?
— Да, я видела, что они сидели с оружием. Дальше не пускали, там все было закрыто.
— В коридоре что лежало?
— Ну, в коридоре что лежало. Они стояли с оружием.
— А сумки видела, что-нибудь?
— Нет, не заметила.
— Сидакова. Эллочка, скажи пожалуйста. Как вы узнали, что на линейку 1 сентября нужно идти к 9, а не к 10.
— Все время к 9 шли.
— К 10 всегда.
— Не знаю, никто мне ничего не говорил.
— Элла, вы были в помещении библиотеки, когда начался захват школы. Первое, что Вы видели?
— Что я видела? Они стреляли.
— Во сколько вы вышли из библиотеки? Что вы первое увидели?
— Когда мы из библиотеки вышли, наверх побежали, чтобы как-то скрыться. В коридоре все были боевики. На втором этаже.
— Когда вы вышли из библиотеки, что Вы первое увидели?
— Ну, что я видела. Люди как бешенные бежали кто куда. Я побежала.
— Маргиев. Эллочка, Вы сказали, что видели взрывчатку на входе, как чемодан.
— Да.
— Этот же вопрос Кулаеву. Кулаев, еще раз повторите мне, когда вы ехали в машине, вы такой предмет видели?
Нурпаша Кулаев:
— Чемодан я не видел никакой там.
Потерпевшая:
— А что, он скажет, видел, что ли.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Маргиев, мы сейчас допрашиваем пока потерпевшую Дзарасову. Поэтому вопросы пока Дзарасовой. Она сказала, что видела, да. Мы пока вопросы задаем потерпевшей Дзарасовой.
Потерпевшая:
— В машине был такой?
Нурпаша Кулаев:
— В машине не было.
— А откуда? Упал с неба наверное, да?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Что такой? Что было в машине. Ну спросите конкретно. Да прекратите уже, ну это что такое! Конкретно, у Вас будут вопросы к нему? К потерпевшей Дзарасовой еще есть вопросы? Пожалуйста.
— Эллочка, первый взрыв как произошел?
— не помню. Потому что там в ушах у меня так свистело. Вот такая дощечка упала на голову.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы еще?
— Нет
— Подсудимый Кулаев, у вас есть вопросы к потерпевшей?
— Нет.
— У защитника?
Адвокат Альберт Плиев:
— Есть. Скажите пожалуйста, где именно в спортзале Вы находились?
— Именно, вот с этой стороны. Около окон.
— От входа далеко?
— От входа, да. В середине. Вот так 4 окна, в середине 4 окон.
— Нет вопросов больше.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У меня вопрос. Скажите, первое, вы все три дня находились в спортзале?
— Да.
— Вас никуда не выводили?
— Никуда.
— Скажите, сколько раз, примерно хотя бы, сколько раз Вы видели Кулаева?
— Много раз.
— Ну сколько 2, 3?
— Разов 5.
— Тогда так я спрошу, Вы его каждый день видели?
— Нет, раз 5 видела. Они меня погнали, с каким-то еще.
— Вы можете вспомнить, Кулаев был без маски?
— Без маски.
— Вы можете вспомнить, во что он одет?
— Кот это я не помню.
— Примерно.
— Большинство были в темных вещах.
— Большинство я понимаю. Я просто в отношении конкретно Кулаева.
— В темных вещах он был.
— Скажите, у него в руках что-нибудь было?
— Как в руках? Пистолет.
— У Кулаева?
— Да. Все время. Он без пистолета вообще не ходил.
Голоса из зала:
— Ты же говорила, автомат.
— Откуда мне знать пистолет или автомат?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Пистолет видели когда-нибудь?
— Видела, да.
— А автомат видели когда-нибудь?
— Ну, там видела. То что я видела, там видела.
— Хорошо. Но Вы пистолет от автомата отличаете?
— Автомат вот такой, а пистолет вот такой.
— Правильно. Так что было в руках у Кулаева.
— Пистолет.
— Как вы оказались на улице?
— Я выбежала. Человек 100, нам помогали. И выпрыгнула вот в эту сторону. И там наши стояли. И побежала туда.
— Скажите, Элла Николаевна, вы говорили, что вашего сына выводили из зала. Несколько раз.
— Много раз.
— Скажите, Ваш сын Вам не рассказывал куда его выводили.
— Ему говорили, что тебя сейчас будем убивать. Там винтовка. Он говорит: "Убейте, только оставьте меня в покое!"
— Его что-нибудь заставляли делать?
— Да, они вот с этой стороны сидели на кнопках. Один сидел с той стороны тоже. И там дырки сделали.
— Элла Николаевна, что-нибудь он еще сказал. Что его заставляли делать?
— Палки носили. Этих, которых убили, выбрасывать.
— Он рассказывал Вам, его заставляли трупы выбрасывать?
— Да.
— Когда, на какой день?
— На третий день.
— Последний вопрос.
Голоса из зала:
— У меня вопрос тоже! Эллочка,
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подождите. Я пока спрашиваю. Но это что такое, так нельзя! Вам разрешили спросить.
— Извините пожалуйста.
— Ну не надо так себя вести. Я понимаю, да. Скажите, где Ваш сын находится?
— На работе.
— Сможет прийти сын?
— Ну я ему скажу.
— У меня просьба. После процесса Вы к секретарю подойдете, повестку чтоб она выписала.
— Он такой псих, что.
— Течиева.
— У меня вопрос такой к потерпевшей. Он не говорил, оружие доставал?
— Ему это кто-то говорил.
— Сам не доставал он?
— Нет, он сам не доставал и не видел, кто доставал.
— Он же сам говорил, что доставал.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Так, соседка где, кто? Подождите, подождите, подождите. Фамилию назовите, ну подождите! Надо же. Фамилию назовите.
— Цирихова Земфира.
— Пожалуйста, теперь задавайте вопрос.
— Я лично сама тоже слышала. Встреча была. Он там сказал, что: "Да, я там доставал оружие." После этого и он сам отказывается от этих показаний. Говорит, запугивали.
— Вопрос задайте Дзарасовой.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Это ж не вопрос. Вы пояснение даете. Вы что не понимаете? Задайте вопрос ей. Одну минутку. Элла Николаевна.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Ну, подождите, ну что такое! Я же каждому даю возможность высказаться! Ну подождите, дайте мне нормально вести процесс. Ну так же невозможно работать действительно.
— Элла, скажи пожалуйста, он дома говорил тебе, что он доставал оружие?
— Нет.
— А почему тогда он в зале говорил?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Цирихова, давайте так. Мы пригласим сына, он будет допрашиваться здесь. И Вы задайте ему этот вопрос. Так. Кто еще хотел задать? Садитесь. Хадзарагова. Так, хорошо, подождите. Саламова, Вы уже успокоились? Наталья Николаевна. Дайте ей протокол. Распишитесь в протоколе. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Наталья Николаевна, Вам вот до сегодняшнего дня доводилось встречаться с подсудимых где-либо.
— Нет.
— Скажите пожалуйста, кто из членов Вашей семьи находился в заложниках в школе? Вопрос понятен?
— Понятен. В заложниках в школе находилась моя дочь.
— Фамилия, имя, отчество.
— Дзуцева Алена Ахсарбековна, учительница.
— Сколько лет ей было?
— 28.
— Она училась в этой школе или преподавала?
— Преподавала.
— Какой предмет она преподавала?
— Осетинский язык.
— Как долго там работала?
— 6 месяцев там проработала. А до этого в Зильге.
— Еще кто был в заложниках?
— Больше никого.
— Что случилось с Вашей дочерью во время этого нападения.
— С моей дочерью случилось самое страшное, она погибла 3 числа, а 4 я ее нашла в морге.
— Где она погибла? В каком месте?
— В спортзале.
— Кто Вам сказал, что она погибла 3 сентября?
— 4 привезли уже закрытый гроб.
— Нет, кто Вам сказал, что она 3 погибла?
— Мои родственники.
— Какой вред причинен Вам гибелью Вашей дочери?
— По-моему, языком нельзя передать, какой ущерб мне причинен. И никто не сможет возместить мне этот ущерб. Никто.
— Если суд признает Кулаева виновным в совершении преступлений, которые ему вменяются, в том числе и в отношении вашей дочери, какого наказания он заслуживает, по Вашему мнению?
— Я бы хотела, чтоб его привезли в эту первую школу и отдали матерям на растерзание. Тем матерям, чьих детей он загубил. И еще я одно хотела. Почему именно первая школа, почему?! Ведь рядом милиция!
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Наталья Николаевна, сейчас мы дадим вам возможность задать ему вопросы. И Вы спросите у него самого.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— И еще одно. Наталья Николаевна, скажите, Вам что-либо известно о его действиях в отношении заложников?
— Понаслышке я слышала, что он прикладом автомата избивал женщин и детей.
— Кто Вам это сказал?
— Все говорили. Я не знаю, кто конкретно. Но я так слышала.
— Но хоть кого-то можете назвать.
— Бердникова. Ее сын был в одном классе с моей дочерью. Она была их классным руководителем. И вот она это говорила.
— Понятно. А избивал за что?
— Как за что?! За этим они и приехали. Они в первый же день сказали, что приехали убивать.
— Больше нет вопросов.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Нет.
— У подсудимого есть вопросы?
— Нет.
— Адвокат?
— Нет.
— Вы хотите спросить?
— Да. Я у него хочу спросить. Почему именно первая школа?! Четвертая школа больше, чем первая. Я не говорю, чтобы 4 захватили, но почему?! Ведь здание милиции рядом. Раисполдком рядом. Третья школа рядом с федеральной трассой. Почему именно первая школа?!
Нурпаша Кулаев:
— Я не знаю.
Голоса из зала:
— Постоянно не знаю, да не знаю!
Потерпевшая:
— Еще один вопрос. Если ты ничего не знаешь, зачем ты шел, куда ты ехал? Если ты ничего не знаешь. Когда ты увидел в спортзале детей, почему ты не повернулся, и не уехал?!
— Я же не знал, куда мы едем. Если бы я знал, я не пошел бы.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Не надо бубнить! Громче отвечай на вопросы!
— Я не знал. Я не пошел бы, если б знал, куда они едут.
Потерпевшая:
— Что вам сказал Аушев на родном языке? Что он вам приказал? Почему все началось после Аушева?
— Я Аушева не слышал, о чем он разговаривал. Директор школы знает, о чем он разговаривает. Я в кассете смотрел, что она с ним разговаривала.
— Вы уверены, что до вашего приезда в школе не было боевиков и оружия?
— Я не могу сказать.
— Я в школу прибежала через 15 минут после того, как услышала выстрелы. С другой стороны школы, откуда они заехали. Там уже лежал труп. Чуть дальше лежал второй труп. В первый день через 15 минут трупы были. Чего ждали наши? Три дня, чего?! Вот у меня этот только вопрос. Чего знали, когда в первый день начали убивать людей?! Ни в чем не винных. Чего ждали и Москва и Владикавказ и Беслан?! У меня вот этот главный вопрос. Меня он не интересует. Он мне нигде не нужен. Но нужна мне правда. О чем думали о чем?! После трагедии все встали на дыбы. Все помогали, все присылали. А тогда три дня о чем думали? Где они все были? Когда с первой минуты стрелять начали, что думали, что ждали?! У меня все.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Присаживайтесь. Саламова, у Вас же внучка с Вами?
— Да.
— Если Вы хотите, мы Вас сейчас выпустим. Хадзарагова. Имя, отчество.
— Людмила Юрьевна.
— Год рождения.
— 64. 16 апреля.
— Место жительства.
— Беслан, Первомайская, 67.
— Место работы.
— Комбинат хлебопродуктов №1.
— Людмила Юрьевна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь у секретаря. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Людмила Юрьевна, вам доводилось ранее встречаться с подсудимым где-либо?
— Нет.
— Скажите, кто из Ваших членов семьи находился в заложниках в первой школе города Беслана?
— У меня в заложниках находились сын, Джимиев Олег Казбекович, 89 года рождения. 15 лет ему было. И дочь, Джимиева Алина Казбековна, 92 года рождения.
— Сын в каком классе учился?
— Перешел в 9.
— Дочь?
— В 6.
— Они до этого учились в этой школе?
— Да. Сын с 3 класса.
— Скажите пожалуйста, что случилось с Вашими детьми?
— Сын погиб во время нападения. Во время взрыва.
— Где. В каком месте?
— Я точно сказать не могу, но думаю, в спортзале.
— А дочь?
— Ранена. В ногу.
— Дочь находилась на излечении?
— Да.
— В какой больнице?
— В городской и бесланской.
— Долгое время она там находилась?
— В городе не долго. В Беслане – да. У нее еще были проблемы с носом. Гайморит.
— У нее были осколочные ранения?
— Да.
— скажите, гибелью Вашего сына, и тем, что была ранена ваша дочь, какой вред вам был причинен?
— Огромный моральный вред.
— Возмещение морального вреда вы вправе требовать денежной компенсации с виновного лица. Вы сейчас желаете заявить такие требования?
— Нет. У него 2 детей. Пусть он о них думает сейчас.
— Если суд признает Кулаева виновным в совершении преступлений, как следует его наказать, по вашему мнению?
— Я не решила еще.
— Скажите, что Вам известно о действиях Кулаев в отношении заложников?
— Сына моего нет. А то он бы мне многое рассказал. А девочка говорила, что его видела.
— Где она его видела?
— В спортзале.
— Что он там делал?
— Ничего такого.
— Просто видела его среди боевиков. А вот относительно оружия она говорила. Вооружен он был или нет?
— Это уже у нее спросить надо.
— А она сможет прийти?
— Да, она хотела.
— А почему Вы ее не взяли?
— Нельзя.
— Хорошо, я больше не имею вопросов.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Нет.
— Кулаев, у вас есть вопросы?
— Нет.
— Защита?
— Нет.
— У меня есть вопрос. Людмила Юрьевна, сколько лет вашей дочери?
— 13.
— Она допрашивалась?
— Да.
— Она признана потерпевшей?
— Да.
— Она сможет прийти?
— Да.
— Задавайте вопросы Кулаеву.
— Скажи пожалуйста, Нурпаши тебя зовут, да?
— Да.
— Директора ты видел нашего в спортзале?
— Да?
— Как она себя вела по отношению к заложникам и как с вами?
— С заложниками я не знаю. Но она свободно ходила, и на второй этаж поднималась. А там что было, не знаю.
— И еще вопрос. Вы чем питались в школе?
— Я ничего не кушал.
— Вы что три дня голодали?
— Я не видел, чтоб кто-нибудь там кушал.
— В общем, как я поняла, ему не дают говорить.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Кто ему не дает говорить?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Кулаев, кто-нибудь вам не дает говорить правду?
Нурпаша Кулаев:
— Мне никто ничего не говорит.
Потерпевшая:
— Ты понимаешь, что твоя судьба уже предрешена независимо от того, что мы будем требовать. Ты это понимаешь? Душу свою очисти перед своими детьми и этими детьми.
— Я все, что видел, все рассказываю.
— У меня претензий к подсудимому нет. У меня претензии к государству, что допустили такое. Что в школу таким образом ворвались боевики. К нашему государству. И вопросы у меня ни к нему, а к Путину, к Дзасохову и к Колесникову. Мой сын не был на линейке. Он был в классе. Их было 6. И когда услышали стрельбу, они выпрыгивать начали. И боевики уже оттуда кричали: "Жить хотите, залазайте!" И они залезли. Вы как судья помогите нам. У нас вопросы к ним. Это не масштаб Владикавказа, и не масштаб Северной Осетии. Если мы не грамотные в политике, но кое что мы понимаем. У меня все.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Мамитова. Имя, отчество.
— Лариса Дзадтеевна.
— Год рождения?
— 1959, 2 марта.
— Место жительства.
— Город Беслан, улица Дзарахохова, 37, кв. 73.
— Место работы.
— Врач местной больницы.
— Лариса Дзадтеевна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь у секретаря. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Вам доводилось встречаться с подсудимым до судебного заседания?
— Да, я его видела в школе.
— В какой школе?
— В первой школе города Беслана с 1 по 3 сентября.
— В школе Вы в качестве кого были?
— В качестве заложницы.
— Кто был с Вами из членов Вашей семьи?
— Вместе со мной в заложниках был мой сын, Мамитов Тамерлан.
— В какой класс он ходил?
— В 7 класс.
— Расскажите пожалуйста, как Вы оказались в заложниках?
— 31 августа я работала в ночь на скорой помощи в Беслане. Вечером еще предыдущего дня я попросила сына, чтобы он, когда будет идти в школу, прошел через меня, мы вместе пойдем в школу. Он, честно говоря, не любит эти мероприятия, ни 1 сентября, ни последний звонок. И он отказался сперва, "я, — говорит, — не пойду." У нас соседка должна была в 1 класс пойти. Я говорю: "Ну, пойдем. Хоть Светку посмотрим. Отец ее камеру взял. Пойдем поснимаемся вместе." – я говорю. Тогда он согласился. Я закончила в 8 часов смену, он пришел ко мне где-то пол 9.
— В 8 часов, это какого числа уже?
— Это было первого в 8 часов утра.
— 1.09, да?
— Да. И он ко мне пришел на работу. Я говорю: "Подожди меня. Я сейчас быстро переоденусь, и пойдем." Я зашла переоделась, и мы вместе пошли пешком. Там 2 остановки у нас, и мы пошли пешком. Когда мы переходили улицу Коминтерна, уже к школе, там всегда стоит, вот как начало учебного года, всегда стоит ГАИ. Там машина стоит и гаишники. Они всегда при переходе детей в школу, всегда стояло ГАИ. Я говорю: "Что Тамик, в этот раз их нет?" Мы перешли.
— Подождите минуточку. Вы имеете ввиду, ГАИ, это вот с автомобилем.
— С автомобилем, они всегда, при переходе вот детей в школу, всегда при нале учебного года и во время учебного года, там всегда стояла машина.
— Это Вы говорите, у школы, да? На углу Коминтерна и еще какой улицы?
— На Коминтерна. Вот так Коминтерна, и вот так уже переход именно к школе. Там дорожка идет к школе, и вот именно там всегда стоит машина ГАИ. И всегда милиционеры стоят. И там даже полоски сделаны вот эти.
— Ну, для перехода. Понятно, "зебра", да?
— Да. Вот эти вот, чтобы снижали скорость. И около них всегда стоит ГАИ. В этот день их не было. Я обратила на это внимание. И я говорю: "Тамик, что ж их нет?" "А, они на трассе где-нибудь", — говорит. Пошутил. Пришли мы в школу.
— Вот во сколько Вы были в школе?
— Вот в школе мы были наверное где-то в 5 минут 10.
— Кто либо до вас уже был там в школе?
— Там было много людей. Очень много людей. Я встала со стороны, где обычно всегда стоят учителя. Просто первоклашек начинают всегда оттуда вести, и я хотела посмотреть именно первоклашек, вот эту соседку маленькую. И я стала со стороны учителей. Вот рядом там аппаратура их стоит. Музыка гремела, когда я стояла там. А сын отошел, говорит: "Мам, я пойду со своими одноклассниками поздороваюсь" Я говорю: "Ну, иди." И он уел к своему классу. А я стояла и рассматривала, там со знакомыми поговорила, ну, минут 10 наверное. Потом передо мной вот шары полетели наверх. Очень много шаров.
— А кто пустил их?
— А это я и не заметила даже. Вот шары полетели, и в это же время стрельба. И я так улыбнулась, говорю: "Надо же, детям салют дают." А потом смотрю и в камуфляжной форме бегут солдаты. Первый бежал без маски. Я опять что-то думаю: "Что это, учения что ли?" Но подумать о том, что это боевики я никак не могла. Я думала, середина города, рядом милиция, я не допускала, что это боевики. Я так смотрю, люди уже стали бежать, и уже толпой. И когда уже все стали кричать, я стала сына искать, орать тоже. Все кричат, я тоже кричу: "Тамик! Тамик!" меня толпой занесло между спортзалом и коридором, в эти окна. Люди стали окна ломать, запрыгивать. И вот уже перед окнами я поймала сына. Он плакал, кричал: "Мама, это что?! Мама, это что?!" Я говорю: "Тамик, успокойся, тихо!" – я его так держала. Люди стали запрыгивать в окна. Но они куда-то исчезали. Запрыгнут, и куда-то исчезали. Я кричу: "Кто залез, помогайте детям!" потому что уже давили нас. Потом резко открылась боковая дверь в спортзал. И нас потоком понесло, понесло. И я очутилась в каком-то классе. Стрельба шла постоянно вот на улице. Мы стали детей засовывать под парты, под стол. Вот я лично около стола оказалась. Стали засовывать под столы. Я даже ящик открыла, и туда хотела ребенка засунуть. Я не знаю, но ящики маленькие были. Я схватила, стул там мягкий был, и поставила его на окно. Потому что думала, стрельба там шла, а вдруг шальная пуля просто залетит. А мне кто-то кричит: "Сейчас стул упадет, сними его обратно!" Я вскочила, опять сняла его. Рядом со мной, она телефон домой набирала. Я говорю: "Домой не набирай, набери милицию. Быстрее милицию набирай!" Она никак не могла. Потом открылась дверь, и зашел один из боевиков и кричит: "Кидайте свои телефоны! Телефоны выбрасывайте! Если где-нибудь зазвенит, я пристрелю! Телефоны выбрасывайте!" Все уже стали кидать телефоны. Потом нас оттуда забрали, и забрали в спортивный зал. И там уже было очень много людей. Нас загоняли, я очутилась где-то в середине зала. Мой сын уже был босиком, туфли где-то на улице остались. Мы сели в середине зала. И столько людей было. Тем более они прочистили, как сказать значит, справа оставили дорогу для Вт бомб. Тут же стали расставлять взрывные устройства. Всех нас как-то согнали, мы даже не могли нормально присесть, то на одной ноге, то на другой. Пот градом, может от того, что перенервничали, пот прям вот градом шел. Я сына стала раздевать, говорю: "Сними рубашку.- детям кричу, — Снимите рубашки, снимите жилеты, пиджаки!" Там жарко, душно. Стали растягивать вот эти бомбы, взрывные устройства, и тут же протащили первый труп. Плотный такой мужчина, я даже рядом сидящих спрашиваю: "Это кто? Кто его знает? Кто это?" Двое протащили его к тренажерному залу. Потом один из боевиков ходил по залу и спрашивал: "Доктор есть среди вас? Доктор есть?" первый этот я не слышала. Кто рядом, кто меня просто знал, они меня толкают, говорят, врача ищут. Я тогда прислушалась, говорю: "Я врач." – я встала. Меня вывели в коридор и сказали: "У нас есть раненый. Перевяжите раненого. Посмотрите и перевяжите." И стали из рюкзаков доставать медикаменты. Сразу из рюкзаков. Когда я вышла в коридор, я видела очень много оружия, очень много рюкзаков. Такое чувство было, что на одного человека 3-4 рюкзака, вот столько рюкзаков было. И все такие, полные рюкзаки. Я даже думаю, что у них столько рюкзаков? От минеральной воды у них было, до зубной щетки, зубной пасты. Мне стали из одного рюкзака доставать лекарства, то из другого. То бинт, то зеленку мне дал, то йод. Один был ранен в руку. У него пуля прошла со стороны ладони, раздробила до локтя. Другой был ранен в живот, проникающее ранение без выхода. Вот, который был в живот раненый, ему уже было не помочь конечно. Он был бледный, он почти терял сознание. Я говорю: "Его вообще-то надо уложить." Мне сказали: "Ему негде лечь, пускай сидит." На стул посадили. И я начала оказывать им помощь. Когда я стала перевязывать, который ранен в руку, я стала спрашивать его. Я говорю: "А за что вы взяли детей? У тебя же какие-то требования есть. Вы же не просто так пришли, и взяли детей." Он мне говорит: "У нас только одно требование – вывести войска из Чечни. У нас больше никаких требований нет." Я говорю: "Ну, давайте я выйду. Я вынесу ваши требования. Я обратно зайду. Я не уйду. Я только просто ваши требования вынесу. Вам же нужно как-то связаться с правительством. Вы должны как-то этот." Он сперва мне говорит: "Ничего не надо! Свое дело сделала, и ушла." Я говорю: "Я вас очень прошу. Здесь дети такие, которые вообще не должны были быть в школе. Там очень много детей, которые до 6 лет. – я говорю, — Ну, ради них хотя бы, дайте я выйду." Он сказал: "Я ничего не решаю. Решает Полковник." Я говорю: "Ну сведи меня с Полковником. Может быть он разрешит. Ты ж не знаешь." "Ладно, сейчас я подойду." Я пока перевязывала с животом, он ушел куда-то. Потом он ко мне пришел и спрашивает: "Ты с кем здесь?" Я говорю: "Я с сыном." "Ее с кем?" Я говорю: "У меня больше никого нет." "Иди, выведи своего сына." Я пошла в зал, стала его искать. Поискала, забрала. Мы вышили в коридор обратно. В коридоре мне дали стул и сказали: "Сиди здесь. Полковник сам подойдет. Один шаг за ворота, твоего сына убьют. Тебя будет, снайпер будет за тобой наблюдать. Если ты хоть шаг сделаешь, и тебя тоже убьют." Я говорю: "Да я никуда не убегаю. Я обратно приду. Я сына здесь не оставлю. Я зайду обратно. Я только отдам, передам, то что вы этот. И я обратно зайду." И мы сидели в конце коридора. Напротив меня сидел, который был в живот ранен. Мой сын из зала пришел, в одной майке он был, и майка была уже мокрая, и он стал дрожать. И сидел, прям на стуле дрожит. Я взяла, сняла майку и вот так на батарею закинула. Мне тогда, который напротив сидел, раненый в живот, он мне говорит: "Вот на этом, — говорит, — куртка камуфляжная. Возьми, накрой сына." И я тогда встала, взяла вот эту камуфляжную куртку и накрыла сына. И сидели там. Мы очень долго там сидели. Вот в это время я все наблюдала, что происходит в коридоре. Шахидка, вот в зале, когда я еще сидела, я видела 2 шахидок. Они были, значит, все закрыто. Только одни глаза видны были. Такие длинные на них, типа сюртуков и длинные юбки. Я всегда обращала внимание, потому что они были в спортивный штанах и кроссовках внизу, на ногах. А дальше уже длинная юбка. И я просто уже присмотрелась. Вот сидела в коридоре, и смотрела. Вот впереди, значит, она ведет детей в туалет, а сзади с пистолетом. Прошла туда. А обратно так же идут, впереди дети, а сзади с пистолетом, в обратную сторону. И вот так раз 5 она вывела. Потом вывели мужчин заложников и по одному поставили к окна. Окна все разбиты. Руки за голову, как живая мишень.
— Не торопитесь пожалуйста. К окнам в коридоре?
— В коридоре. Все, я уже в коридоре. Я долго просидела в коридоре в ожидании того, что мне дадут вынести что-то, вот как-то связаться. И сидела, вот просто наблюдала. И рядом со мной вот тоже поставили одного этого. И я, сперва по-осетински, я боялась и того, который в живот раненый, я его спрашиваю: "Ты кто?" А он что-то не отвечает. Потом я по-русски спросила. Других заставили носить парты, потом доски вот эти, на чем пишут в классах. И стали закладывать вот эти окна. Заложили все окна. Когда вся работа закончилась, их всех поставили, вот при выходе из спортзала есть одна комната, и вот вокруг этой комнаты поставили всех мужчин. Посадили на корточки. Даже вот этот Карлов потом кричит: "Можно я на кепку сяду?" говорят: "Можно. Садись." Один из боевиков откуда-то вынес подушку, от кресла учителя вот эту, маленькую, кинул одному из заложников, говорит: "Садись на подушку." И все они сидели там. Я смотрела, что они делают. Потом такой мощный взрыв. Я аж видела, как будто снег вот так летит на меня. Мы с сыном на лестницу упали. Там началась перестрелка в коридоре. Они не поняли, что произошло. Они нас вот так подхватили как-то, выкинули в сторону туалета, за коридор. Начали стрелять. Тогда меня ранило в ногу. Вот эта перестрелка, пока вот этот дым был. И они говорят: "Вот видишь, ваши штурм начали" а потом чуть-чуть рассеялось, они поняли что-то. И меня схватили с сыном и завели в зал. В зале уже нам некуда был сесть, и мы сели около взрывного устройства. Там зайдешь, и там постоянно человек сидел из боевиков кто-то и держал ногой это взрывное устройство. И мы тут же сели. Через 1 минуту пришел один из боевиков, меня обратно вывел. Я вышла, и когда меня еще заводили, я уже видела, что этих мужчин от взрыва пораскидало в разные стороны, многие уже, человек 6 наверное, уже были мертвы. Были многие ранены, раны такие, что вот прямо хлыщет кровь. Вот у кого ягодицу разнесло, у кого глаз выбило. А когда меня обратно вывели, мне показывают. На дверях положили одного из боевиков. Он был такой вот, чуть не бритый, черты лица, скорее всего он на араба был похож. Не русский тип лица, не кавказский, а вот что-то другое. Я лично, это мое мнение. Что это был араб. Он был ранен, но он смертельно ранен уже был. Пена изо рта, без сознания. Мне говорят: "Сделай ему что-нибудь." И дают мне ампулы, дают шприцы. Я говорю: "Он смертельно ранен. Я ничего ему не смогу сделать." Я тогда взяла ампулу Панадола, набрала в шприц. Одного из боевиков попросила, чтоб он мне вену подержал просто рукой. И ввела ему внутривенно. Потом я встала и тут же подошла к нашим, они поползли вот так к стенкам. Я к одному подошла, взяла остатки штанин, прижала и говорю: "Держи, а то истечешь кровью." Потом к другому подошла, тоже говорю: "Подержи вот так. Можно я его перевяжу?" "Нет, пойдешь к Полковнику." И меня тогда повели в библиотеку. Библиотека вся была перерыта, вот как будто там, все раскидано, все разбросано. Все книги раскиданы. Он стол вот так очистил, посадил меня за стол. И стал вот так по карманам лазить, дал мне листок. А на листке он сам написал уже номера телефонов. То одно что-то достанет, раскроет, что-то не то, засунет в карман. То другое. В один момент он открыл, а там прям вот школа, схема так вот разрисована. Потом раз, засунул обратно в карман. Потом достал какие-то записи и стал мне оттуда диктовать: "Пиши." У меня рука дрожит, я быстро пишу. Думаю, вдруг я что-то пропущу. Я даже слова поп половинкам записываю, думаю, он мне даст потом переписать или дописать. "Прийти на переговоры президенту Осетии Дзасохову, президенту Ингушетии Зязикову, советнику президента Аслаханову и детскому врачу Рошайло" я так на него посмотрела, говорю: "Рошалю." "Я тебе сказал, пиши Рошайло." Написала Рошайло. Потом он мне говорит: "За каждого раненого, убиваем 20 детей, за каждого погибшего, убиваем 50 детей. При отключении света и при штурме, взрываем всю школу." И дает мне какую-то материю красную, говорит, иди. Я говорю: "Я с красной не пойду." Там маленькие занавески, они такие, светло-желтые. Я сорвала занавеску, я говорю: "Я вот с этим пойду, я с красным не пойду." – и вышла. Снайпера посадили в первом классе у выхода. Дверь была закрыта столами. Столы отодвинули, дверь открыли и сразу спрятались. Я стала потихоньку выходить и махать. Мне сказали, только к этим воротам, то что на Коминтерна идет, только к этим воротам, больше никуда. Ни одного слова не говорить, передала записку, развернулась и зашла. Когда я выходила, там под лестницей лежит женщина, живая, но раненая в ногу. Я прошла мимо, подошла к воротам и стала кричать: "Подойдите, заберите записку! Подойдите, хоть кто-нибудь, подойдите!" Но в первый день ко мне в самом деле сразу подошли. Вот он бежал ко мне, и что-то мне в руку положил. Я почему-то подумала, что оружие он мне положил, но что-то он положил. Мне просто потом сказали, что это была видео камера. И подбежал. Я то думала, что они по-осетински не понимают. Я его по-осетински спрашиваю: "Ты осетин?" Он говорит: "Да." Я говорю: "Нас очень много. Мы все заминированы. Ради Бога, не стреляйте только. Вот записку держите. Нас свыше тысячи." Потому что до этого тот, который сидел на взрывном устройстве, у него было маленькое радио. И он туда-сюда крутил это радио. И когда вот только нас загнали, вот уже только мы сели там, я уже слышала цифру. Первая цифра была 120 человек заложников. Меня поэтому это возмущало. "Нас свыше 1000. Не верьте, — я говорю, — то, что по радио. Нас много." Отдала записку, развернулась и прошла мимо этой женщины обратно и зашла. Они тут же раз, столы опять пододвинули в линию. Я говорю: "Можно, там женщина лежит с перебитыми ногами. Можно, я ее затащу в школу?" Мне говорят: "Нет." Хорошо, что я ее не затащила, она осталась живая. Я когда уже по коридору шла, вот заводили меня уже в зал, я смотрю, эти мужчины исчезли, все, вообще даже не было. Куда они подевались, я не поняла даже. Ни одного ни убитого, ни раненого. Все куда-то исчезли, и кто-то кровь подтер за ними. Но на стенках кровь осталась. А вот пол чем-то. Видно было, что чем-то подтирали. Меня завели в зал. Села. Потом 1 вечером, 1 разрешали к воде ходить, в туалет ходить. По 5-10 человек разрешали. Потом вечером мне принесли пакет кто-то из боевиков, говорит: "На, раздай самым маленьким." И там были сникерсы, финики и изюм. И я прошлась по залу, матерям отдала, говорю: "Раздайте вокруг самым маленьким детям." и вот груднички сильно орали, там невозможно было, и душно. Боевики уже сами снимали маски, ходили без масок. Снимали камуфляжные свои куртки, оставались в майках. Потому что было душно. Люди детей тоже раздевали, потому что невозможно было там находиться. Второго утром. А, и я всегда наблюдала за этими. Я всегда спрашивала: "С вами еще не связались? С вами еще не связались?"Они всегда говорили: "Да кому вы нужны. Вы своему правительству не нужны. Что ж они не связываются. Ты ж вынесла записку. Если б, — говорит, — нужны были, сразу бы связались." И в разговоре с Полковником, он всегда одно и то же говорил: "Доктор, если, — говорит, — по телевизору сейчас же передадут, что идет вывод войск из Чечни, я открываю двери, и вы все уходите. Я, — говорит, — знаю, что мне дадут коридор. И по этому коридору или ваши меня убьют, или мои же меня убьют. Я это знаю прекрасно. Мы знаем, что мы на смерть пришли." Я говорю: "Ну, у вас же тоже силы, но почему вы именно наших взяли. Но на государство, на правительство если вы такие злые, ну взяли бы правительство. Зачем вы наших детей взяли." "Нам, — говорит, — до них не дойти. Они охраняются. До них не добраться." Потом, второго утром, опять первого всю ночь, я прокараулила того, который держал кнопку с радио. Потому что они очень осторожно менялись. Когда кто-то менялся, двое держали руками, другой убирал ногу осторожно, второго сажали, так медленно кладет ногу, двое другие отпускают руки. И вот так они менялись постоянно. Первого ночью, часа в 3 поменялись, тот, кто спустился, видимо сверху. Я тогда видела, после этого я не видела. И в спортзале, та одна комната, где мячи, все это. И вот там у них была спальня. И вот туда одни ушли, ночевали там до 3 часов. Одни встали, другие пришли. И второго утром он опять это радио крутит, и уже передают 354 заложника. Что была вынесена записка, но телефон, который там написан, он заблокирован, не могут связаться с боевиками. Я тогда вскочила, я говорю: "Мне Полковник нужен. Отведи меня к Полковнику. Я сейчас с ним поговорю. Мне надо." И меня тогда отвели по коридору. Сам поднялся на второй этаж, на лестницах мне говорят: "Стой здесь." Они зашли в учительскую, и оттуда вышел Полковник. Он стал спускаться: "Что ты пришла?" Я говорю: "Вы знаете, то, что вы телефон дали, он заблокирован. До вас не могут дозвониться. Дайте я вторую записку вынесу." "Да что ты говоришь, не могут дозвониться. Они просто не хотят с нами связываться. Я почему тогда переговариваюсь. Откуда ты знаешь, что у меня заблокирован?" Я говорю: "Я по радио слышала." "Кто тебе дал радио слушать?" Я говорю: "Я это случайно слышала. Мне никто ничего не давал. Я просто случайно слышала, что у вас заблокировано. Это ж легко проверить. Вы, — говорю, — позвоните с одного на другой телефон. Вы узнаете, что он заблокирован." Он стал снова писать. Потом что-то он схватил лист, смял, выбросил. Я опять этот лист схватила, говорю: "Ну пожалуйста. Я Вас очень прошу. Дайте мне вот это только вынести. Я ничего больше у Вас не попрошу. Вот это только вынесу и все." Он тогда последнюю фразу сказал, допиши: "Наши нервы на пределе." Я вот это быстро дописала, взяла майку сына и пошла. Опять со второго этажа позвали снайпера. Посадили в этом же классе, в первом. Так же открыли дверь, сами сразу спрятались. И я вышла. Подошла к дверям у Коминтерна, кричу, ору, никто ко мне не подходят. На меня смотрят, кричат: "Иди сама сюда." Я говорю: "Мне нельзя туда. Да подойдите кто-нибудь. Заберите записку." Они не подходят. Тогда из других ворот ко мне бежит парень в белой рубашке, и кричит: "Иди сюда! Дай сюда записку1 сюда иди!" Я так развернулась, я даже не знаю, мне туда можно идти или нет. Но пошла, и кричу: "Не верьте то, что по телевизору, по радио говорят. Вранье. Нас свыше 1300. Это я просто сама один угол посчитала и перемножила, у меня получилось 1300. Нас свыше 1300. Мы заминированы. Ради Бога, не стреляйте. Сейчас же позвоните вот по этому телефону." Опять зашла, пошла мимо, где маленькая машина стояла, прошла мимо этой женщины, она на второй день там же лежала. Зашла в зал. Я по лицу их уже видела, что уже связались. Потому что они какие-то радостные зашли. Уже на своем языке друг другу говорят. Уже упоминают Дзасохов, Зязиков, Рошаль. И по лицам уже видно было, что уже связь какая-то уже есть. А потом они какие-то стали опять, ругаются. "Вот, никому вы не нужны, никто к вам не идет. Наших женщин убивают, насилуют, наших детей убивают. Почему, — говорит, — вы, рядом живущие с нами, ни разу не вышли и митинг не сделали в защиту нас, наших детей. Почему вы ни разу, — говорит, — не подумали, почему наши женщины идут на такие жертвы, взрывают самолеты, взрывают поезда. Вот, недавно, — говорит, — было 2 взрыва самолетов, это наши женщины были. Ты же это знаешь. Почему ни разу не встала, не пошла на митинг?!"
— Это кто говорил?
— Это мне Полковник и Ходов. Я не знала, что это Ходов. Первого вечером этот Ходов меня спрашивает: "Ты где работаешь?" Я говорю: "Здесь, в больнице. И в Эльхотово в больнице." А он меня переспросил: "В Эльхотово?" я говорю: "Да" а про себя думаю, наверное не знает, где Эльхотово. Это мне потом сказали, что он оттуда, и с его матерью я 10 лет проработала в больнице. Детей я не знала, мальчиков я не знала. Я знала, что у нее 2 сына. Может быть он испугался, что я его узнаю. Он стал, лично в мою сторону, он стал агрессивным. Он стал неузнаваемым. Когда он узнал, где я работаю, он стал кричать. На второй день, когда не пускали к кранам, он краники открутил, забрал и сказал: "Если я хоть одного ребенка увижу у крана, пускай это будет даже твой ребенок, я его пристрелю." Мне приходилось встать вот так на кран и детям объяснять, что вода отравлена. А дети просят, кричат: "Дай хоть руки помыть!" Я говорю: "Нельзя, руки тоже испортятся." Я не могла объяснить детям, что нельзя подходить к крану. Единственное, там была душевая. Те, которые дети выходили с мамами, я мамам объясняла: "Заведи туда, там есть кран. Только выпей так, чтоб тебя никто не видел. Вытрись так, чтоб ты не мокрая была." А те дети, которые сами выходили, они без ничего заходили обратно. Потом вот этот ход он узнал, что там кран и стал орать: "Я ж тебе сказал, что нельзя заходить!" я сказала: "Я первый раз в этой школе, я не знала, что там кран есть." Он тогда вообще закрыл эту дверь. Вывел старшеклассников, напротив выхода в углу вырыли яму, меня повели туда и сказали: "Вот сюда будешь ходить в туалет, туда больше не шагу." И я стала тогда туда выводить в туалет. Второго ближе к вечеру, до обеда разрешали мочить волосы, мочить одежду, только не пить. Были там такие, которые в самом деле впали в истерику, постоянно стреляли. Не могу вспоминать этот зал. Потому что, когда говоришь "Я вас всех выведу, только по 10 человек", а встает 200-300. и все к этому проходу, и начинают стрелять. Дети пугаются. Второго, ближе к вечеру, часов в 8-9 сказали: "Все, прекращайте выводить. Никого больше. Освободите проход. Сделайте проход, сейчас высокие чиновники придут." Честно говоря, я думала, что правительство придет. А зашел Аушев, вместе с ним боевики в черном балахоне. Я прям рядом сидела. Аушев посмотрел сперва в зал, а потом обратился к боевикам и сказал им: "Вы меня узнаете?" Они сказали: "Да." И все, больше ничего не сказал. А мы хотели поговорить с ним, но он ушел. Потом какое-то время мы сидели, ждали, ждали, что кого-то выведут. Потом заходит одна женщина, я еще пропустила, что некоторых грудничков забрали из зала и поместили во второй раздевалке. Там была вода и чистый воздух. Им дали сухое молоко. Но сухое молоко на холодной воде не разведешь. Одна женщина даже обратилась в зал с просьбой, может кто-то есть, кто грудью кормит. Может есть такие мамочки, попросила у кого-нибудь молока. С кружкой стояла, кричала, кричала. И откуда-то кричат: "Давай! Давай!" Она передала кружку, ей вернули ее обратно пустой. Несколько раз так передавала. И все время пустую возвращали. Потому что, если они сами не пьют, то откуда у них молоко. И вот, когда Аушев вышел, смотрю, заходит женщина. Я спрашиваю: "Где твой ребенок?" Она отвечает: "А я отдала." "Кому?" "Аушеву." Я спрашиваю: "А почему ты вернулась сама назад, и не ушла вместе с ним?" Она отвечает: "У меня еще 2 в зале." А я спрашиваю: "Сколько их у тебя?" "Трое." И вот она вернулась и села со своими детьми. Потом, вечером некоторых людей они поднимали и забрали в тренажерный зал. А в тренажерном зале был свежий воздух. Я хочу сказать, что к беременным у них было уважение. Там была одна беременная, которую они постоянно выводили на воздух. Точнее я ее выводила часто. Она жива, здорова, и потом уже родила. Потом они заставляли, допустим кто-то из взрослых девочек в маячке остался, они меня поднимали и говорили: "Иди вон к той, и скажи ей, чтобы она оделась." Я подходила и говорила. Потом, там женщина одна была в накидке, там душно было, и она сняла накидку. И они мне сказали: "Скажи той женщине, чтобы она оделась" Отвели мужчин туда, в тренажерный зал. Я в это время сидела около взрывного устройства. И когда еще водила в туалет, одна женщина мне говорит. Вы знаете, из тех мужчин, которые живые остались в коридоре после взрыва, их послали обратно в зал. И они все 3 дня лежали в зале среди детей. Они даже голову не поднимали. Постоянно лежали. Я их постоянно видела между детьми. Они лежали так, чтоб их не видно было. Второго подняли, там так шумно было, что взрослых детей ставили руки за голову. Приставляли автомат и кричали: "Если вы не успокоитесь, мы их расстреляем!" Зал на секунду успокаивался. Одного заставили залезть на окно, и он стал выбивать стекла. Это скорее всего не стекла, а пластмассовые. Потому что он железкой все выбивал, выбивал, а оно никак не ломалось, а спадало целиком. Он долго сбивал его. Потом второе. Потом заставили это все обратно загородить, а то, говорит: "вам чересчур много воздуха будет поступать" И обратно завесили. И эта женщина мне говорит: "Вы знаете, те мужчины, которые там лежат, если там один провод оторвать, там и —, то взрыва не будет." И подошла и села, и все рассматривала, куда ведут эти провода. Но я не знаю. Ко мне подошел Ходов и говорит: "Встань отсюда. И убери всех взрослых отсюда. А сюда приведи детей. Сама сядешь в середине, чтобы тебя видно было." И мне пришлось оттуда убрать всех взрослых и посадить туда детей. Сама я села в середине. На третью ночь у меня уже голова раскалывалась. Я то туда падала, то туда падала. Потом, когда подняли пожилых в тренажерный зал, то появилось пространство, куда можно было хоть ноги протянуть. У меня одна нога была ранена. И я туфли сняла, положила и легла. Тут же ко мне подходит сын: "Мама, мне негде лечь. Там места нет." И я встала оттуда и положила его там. И пошла в сторону, где то взрывное устройство. Подошла к ребятам. Там места негде нет, где сесть. Пошла в обратную сторону. Подошла к боевику, он мне сказал: "Садись" и дал мне такое раскладное устройство, я не знаю, что это. "На, — говорит, — вот это постели под себя. Сделай себе место" И вот тогда я только увидела, что наши сумки лежат в углу. Телефоны все разбитые. Все в этом углу. И я, когда это разложила, искала себе место, то на сумках, ну прям у меня перед глазами, увидела свою сумку. А я помню, что там у меня лекарства. Я поискала и нашла. И смотрю, куда их деть. Но он так зло на меня посмотрел, и я побоялась. Сделала себе место и села. Тут сын опять ко мне оттуда подходит: "Мама, мне негде сесть." Я ему говорю: "Ну, давай вот сюда" И на сумки его тоже положила. Потом еще один мальчик, которого я знаю, говорит: "Лариса, я боюсь. Можно к тебе?" Я его тоже посадила туда и сказала: "Только отвернитесь и ничего не трогайте." И отвернула их к стенке. И говорю: "Я сейчас что-то вам в карман положу, только вы не оборачивайтесь." И я засунула лекарство своему сыну в карман. Вот только тогда я увидела рядом с собой директора. Она меня к себе пододвинула и сказала: "Ложись удобнее, Лариса." Рано утром я смотрю, там уже другой сидит. Если ты помнишь меня, Кулаев, ты меня помнишь? Ты посмотри на меня. Ты меня помнишь? Это ты сидел тогда около сумок. На тебе была белая футболка, и вот до сюда маска была. Было или нет? Было. Он меня прекрасно видел.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Он на кнопке сидел?
— На кнопке другой сидел, а он с противоположной стороны, там как-то провода шли, много проводов свисало. Наверное там подсоединить что-то надо, то ли что, я не знаю. Он меня прекрасно видел. Я полезла в чужую сумку опять. Может еще думала что-нибудь найти. Он меня прекрасно видел, что я в сумках копалась. Но сделал вид, что меня не видит. Отвернулся. И я тогда смело начала рыться в сумках, стала доставать лекарства и собирать их. Собрала лекарства. Потом меня попросили перевязать. Ходов опять меня вывел: "Перевяжи нас." И тогда мне дали упакованный красный чемоданчик с перевязочными материалами. И бинты, и йод, все, все, все там было. Как полевые аптечки. Я доставала оттуда и уже их перевязывала когда перевязала, я оттуда нашатырный спирт и вату засунула в штаны. У меня была свободная кофта. И унесла в зал. И держала пока у себя. Потом, когда мне удалось достать лекарства, я уже поняла, что можно раздать их. Кулаев даже слова не сказал. Он делал вид, что меня даже не видит. Я встала и раздала эти лекарства. К тому времени там были уже парализованные дети. Они теряли сознание. Во второй день они еще разрешали их до коридора доносить. Конечно одной мне было тяжело выносить и оказывать помощь. Потом мне помогала женщина. Она сказала: "Я тоже врач, и я тебе помогу." Нам вдвоем стало легче. С диабетом девочка была. Ее мне дали вывесит в раздевалку и там уложить. Когда мать лежит с ребенком, у которого остановка дыхания, как этой матери скажешь, что твой ребенок умирает? Ей говоришь: "Ничего страшного, твой ребенок спит. Успокойся, все нормально." И бежишь с этим ребенком в коридор. Но третьего числа мне не дали ни одного ребенка вынести. Я его выношу, мне говорят: "Занеси обратно" Я говорю: "Да он умирает!" "Пускай умирает. Вы своему правительству не нужны, а нм вы тем более не нужны. Занеси обратно." На третий день единственное я подошла к одному боевику и говорю: "Мужчинам стыдно при женщинах мочиться, дайте я их выведу, только мужчин." Мне сказали: "Ладно, но только мужчин." Остальных толпа целая. Мужчин просишь, доползите как-нибудь до выхода. Унизили наших мужчин до такой степени, что они ползли ползком, на корточках сидели и ждали своей очереди, когда же их заберут в туалет. Заставили по коридору пройтись. "Найди, — говорят, — бутылки, занеси их в зал. Пускай туда мочатся." Вот единственное я этих мужчин вывела в тот класс, где откопали яму в туалет. Больше никого оттуда не выпускали ни в коридор, ни в класс. Потом я Полковнику говорю. Вы знаете, они постоянно искали телефон. "Вспомните, — говорит, — телефоны каких-нибудь депутатов." Но я никого не знаю. Я говорю: "Можно я до скорой дозвонюсь. У нас женщины грамотные работают. Я им все передам, и она все сделает. Можно я дозвонюсь?" И мне разрешили. Повели меня на второй этаж, в учительскую. Дали позвонить. Я позвонила. Заведующей не было на месте. Подняла старшая мед сестра. Я ей объяснила, что у меня дети задыхаются, сделайте же что-нибудь. Дозвонитесь до Москвы, куда угодно, что угодно сделайте. Потом повесила и говорю: "Можно еще раз? Может заведующая подошла." И мне опять разрешили. Я позвонила и подняла уже заведующая. Я ей начала опять это все объяснят. Она мне говорит: "Тебя Лариса это под дулом автомата заставляют говорить?" Я ей отвечаю: "Да Вы что, с ума посходили?!" По-осетински я ей сказала. Полковник на меня начал кричать: "Я ж тебе сказал, по-русски говори! Ты что на своем говоришь?!" Я ему говорю: "Она не верит, что на самом деле это происходит. Она думает, что меня это заставляют говорить." Он говорит: "Скажи своему доктору, я ей разрешаю прийти. Пускай она посмотрит зал. Ее никто не тронет. Ты сама ее заведешь, и сама же ее выведешь." Я ей это предложила. Потом я опять спустилась в зал. В зале уже обстановка такая была, что что-то уже должно случиться. Я директору говорю: "Что-то происходит, я не знаю. Скажи мне телефон кого-то из депутатов." Я до этого слышала, но я не знала, что дети Мамсурова там в школе. Я говорю, покажи мне этих детей. "Может через Мамсурова." Постоянно говорили: "Может Дзасохов придет. Почему он не приходит. Не хочет, уклоняются." Мы прекрасно знали, что он в штабе сидит. А боевики постоянно с кем-то переговаривались на русском языке, иногда на своем.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Вы эти разговоры слышали?
— Были такие, что иногда матом кричали. Были, когда спокойно разговорили. Видела, но слышать, я не слышала, о чем они говорили. И вот тогда я подняла директора школы и говорю: "Покажи мне детей Мамсурова. Может через него удастся дозвониться до кого-нибудь." Она знала его детей. И она их подняла. И мы пошли к выходу. Нас остановили: "Куда?" Я говорю: "Это дети Мамсурва. Мы хотим до него дозвониться." "А кто такой Мамсуров?" Я говорю: "Это второе лицо после Дзасохова." И нас повели на второй этаж. Дали телефон. Стали мы звонить ему домой. Дети сказали домашний номер, позвонили домой. Там сказали, что он в штабе. Тогда директор говорит: "Я не знаю телефон штаба." И мы позвонили на 08, и нас соединили сразу. Мы сказали Мамсурова к телефону. Сперва дали его сыну поговорить с отцом. Отец спрашивает: "Как вы там?" "Ничего, хорошо." Я перехватила трубку. А он ему успел сказать: "Папа, все сделает, чтобы вас спасти!" я его перебила, и говорю: "Это вы уже не со своим сыном говорите. Я врач скорой помощи." Я была рада, что дозвонилась, и начала кричать в трубку: "Дозвонитесь хоть куда, сделайте хоть что-нибудь, у меня здесь дети задыхаются. Без воды, без еды." Потом он дает мне телефон Дзасохова, и сказал: "Меня как власть никто не воспринимает, так как я свои родительские эмоции должен держать при себе. Вот тебе телефон Дзасохова, и попробуй сама до него дозвониться." Я записываю, и директор мне говорит: "Лариса, ты не сможешь отсюда позвонить. Здесь нет 8." Я опять кричу: "Пожалуйста, дозвонитесь сами до него. У нас 8 нет. Пусть он сам нам перезвонит в школу." Я дала телефон. "Пускай он нам по этому номеру позвонит. Мы ждем!" За эти 10 минут нам включили телевизор. И как раз показывали, выступал Рошаль и сказал, что дети еще могут 8-10 дней прожить без воды и еды. А я на кресле сижу и громко говорю: "Интересно, а без воздуха они тоже смогут?" Потом по новостям передавали, и сказали, что Аушев вывел 26 человек. Грудные дети с мамами. И тогда Полковник возмутился, и стал что-то кричать: "Вот делай вам хорошее. Мы всего несколько человек выпустили, а вы уже говорите 26. А потом скажите, еще 40 выпустили, еще 70. Ни одного человека больше не выпустим!" Через 10 минут он подошел, выключил телевизор и сказал: "Идите в зал, вы никому не нужны." И мы спустились в зал. Потом меня позвали, сказали: "Доктор, встаньте, выйдите." Я вышла в коридор. Один мне говорит: "Пойдем со мной." И по коридору ведет и говорит: "Ты крови боишься? Трупов боишься?" Я говорю: "Нет я ко всему привыкла." И повел меня на второй этаж. Завел в 16 кабине. Весь пол был в крови. Я когда поняла, я два дня искала мужчин раненых и думала, куда же они делись. И прислушивалась, они ж стонать должны. Если их куда-то завели, они же раненые, они должны стонать. А стона не было. Один момент я даже на второй этаж попросилась. Я сказала: "У них в учительской громкоговоритель есть." И меня один из боевиков провел на второй этаж. Мы в учительской поискали, в директорской, но ничего не нашли. И когда я стонов не услышала, я поняла, что их расстреляли. Я спрашиваю: "Трупы где?" Он говорит: "За окном." Я взяла стул, поставила к окну и залезла на подоконник. Посмотрела вниз. Там лежали трупы. Они уже были в мухах. Я стала считать их. Он мне говорит: "Что ты делаешь?" я говорю: "Считаю их. Меня в зале спрашивали про своих родственников". Он мне говорит: "Их 21, слезай оттуда. Сейчас подъедет МЧС и заберет трупы. А ты через окно поговоришь с МЧС. Расскажешь о положении детей в зале." Они всячески хотели, чтобы на улице знали о положении детей. Я говорю: "Хорошо." И мы вышли в корридо и стали ждать. Но их что-то долго не было. И он мне говори тогда: "Иди, спустись в зал. Как только подъедет МЧС, я тебя позову." Я спустилась в зал. Зашла в зал. Эта духота. У меня аж слезы стекать начали. Я стала кричать: "Ложитесь вниз, вы задохнетесь." До конца зала дошла, еще мальчику крикнула, прыгай с подоконника вниз, задохнешься. И боковым зрением вижу, что в коридоре что-то произошло. В маленьком проходе они что-то забегали. Дальше ничего больше не помню. Произошел взрыв. Когда я пришла в себя, я не могла понять, что произошло. Я лежала на полу. Я совершенно голая. Пришла в себя от того, что спина горела. Сильное жжение. И я когда пришла в себя и подняла голову, смотрю, весь зал перевернут. Все лежат, стоящего нет. Я не слышала ни второго взрыва, ни третьего. Я вообще взрывов не слышала. Я подняла голову, смотрю, между кольцами, там рюкзаки висели, их нет. И тогда я поняла, что это все взорвалось. Смотрю вперед, и один из боевиков стоит в дверях. И постоянно стреляет наверх и кричит: "Кто живой, вставайте!" Я подумала, наверное с вертолетов садятся солдаты, и он их отстреливает. Я подняла голову, смотрю, крыши нет. Но вертолета, самолета тоже не видно. Солдат тоже не видно. Я посмотрела назад, один из боевиков стоял сзади меня. в белой майке, вот это я хорошо помню. Он присел, наставил на меня автомат. Я почему-то, я четко помню, около каких окон я стояла. Я стояла на противоположной стороне, вот с этой стороны. Но как я очутилась под этими окнами, я не знаю, какое там расстояние, там несколько метров, под этими окнами за скамейкой. Я назад посмотрела, и сзади горел фронтон. я почему-то думала, что там продолжение школы, что второй этаж где-то там. И я смотрю, думаю, почему оттуда не выйдут люди, из школы. Тут горит, почему они не прыгают? потом поняла, что это был фронтон. Больше в зале ничего не горело. Когда он наставил на меня автомат, если бы он хотел меня убить, он бы это сделал. Меня кто-то с такой силой вот так за волосы схватил, потянул, я аж застонала громко. Потом раз, отпустил. Я почему-то подумала, что это боевик подошел, меня хочет поднять. И тихо, тихо, никто ничего. Я повернула голову. А там мальчик лет 14, перед смертью он меня видимо схватил, потом отпустил. И только тогда я поняла, что у меня сын. И мне было бы все равно, что меня убили. И тогда я встала, и я уже вижу сзади меня стоял боевик. Он перешел на ту сторону, где сумки. Там я укладывала детей, которые температурили, которым было плохо. Я их туда выносила, там укладывала. И сверху все свалилось на них. Он стал доставать этих детей, из под парт вытаскивать. И стал отсылать их по этой дорожке. "Бегом вперед! Бегом туда!"
Голоса из зала:
— Боевик?
— Да. Это был боевик в белой майке. Я так просто посмотрела на него. Почему-то подошла к горе, там, обуви. Одела один мужской ботинок, один женский. Я понимала чувство стыда, что я голая. я подняла чью-то рубашку, одела туда руки, и пошла искать своего сына. Крыша, там листы, и под листами еще многие. Вот листы аж шевелились живые. Кто меня тянет: "Ложись! Лежи! Не ходи!" Я говорю: "Я сына ищу." Одна мне что-то кричит, я не слышу. Они меня все тянут. А боевик все кричит: "Кто живой, вставайте, в подвал!" Я говорю "Пойдемте в подвал. я сына тоже поищу. Пойдемте в подвал, в подвале спасемся." Мне было уже все равно. И я пошла туда, где я в последний момент своего сына видела. Стала разгребать, достану то руку. Ребенка, возраста как твой сын достаешь. Думаешь, что это твой сын, не можешь понять, потому что они все были на одно лицо. У всех глаза открыты, рты открыты. Все коротко стриженные. Я его подняла, к себе притянула, смотрю, а это не мой сын, мертвый. и я положила его туда обратно, пошла дальше. Потом смотрю, брюки что-то белые, потом смотрю, что-то джинсы. А на моем был костюм. И опять положила. Думаю, да как же мне его найти, по какому признаку?! Вспомнила, что у него шрам здесь, на лбу, стала по шраму искать. Мне одна моя соседка дальше кричит: "Лариса, это не мой сын?" А у нее в первый класс пошел. Я говорю нет, я смотрела более взрослых. Смотрю, в тренажерном зале чьи-то ноги туда-сюда бегают. Думаю, может туда забежал. И пошла в тренажерный зал. Там тоже люди попрятались, дети, взрослые. Я посмотрела, там нет. И у меня началась истерика, что я не могу сына найти. Я думаю, вдруг он выскочил в окна. может быть он там раненый лежит, чем-то я еще смогу помочь. В это время уже пробили окно в тренажерном зале. Я оттуда. Наверное материнское сердце, ну я не знаю, такие силы появились, что я оттуда прыгнула с такой скоростью, бегом по этим окнам, что у меня уже ничего не болело. Я бежала туда, а там сетка. 2 спецназовца запрыгнули. Я говорю: "Быстрее в зал! Там всего 2 боевиков." А они почему-то раз, и двери закрыли.
Голоса из зала:
— Испугались.
— Я думаю, да что такое. Выпрыгнула через это окно, и бегом к тем окнам. А меня в обратную сторону; "Сюда! Сюда!" Я говорю: "Да у меня сын там!" и тогда мой старший брат уже дошел, он меня отхлестал по лицу, говорит: "Тамик дома! Успокойся, Тамик дома!" Я не верила. Я думала, они мне просто врут. Вот пока уже в больницу ко мне не привезли, я говорю: "Привезите мне сына, чтоб я видела, что он живой." Ой, Господи. И оттуда повезли в больницу.
— Все у Вас?
— Все.
— Теперь мы Вам вопросы зададим уточняющие. Вы сказали, что вы с сыном после работы пошли в школу. И Вы не видели автомашины милиции. Скажите пожалуйста другие какие-либо автомашины Вы видели возле школы?
— Возле школы я видела много маленьких автомашин. Просто мы мимо них проходили, я поэтому видела, что там много маленьких машин. Вот это я видела.
— А вот крытая какая-то машина не привлекла Вашего внимания?
— Нет, я не видела.
— вы пояснили, что видели, как бежали люди в камуфляжной форме. Куда они бежали?
— Они со стороны Коминтерна бежали прямо передо мной, вот так прямо. Бежали с автоматами, стреляли наверх.
— Но куда они бежали?
— Они окружали людей.
— На территории школы?
— На территории школы. Вот линейка, она обычно как-то квадратом стояла. И вот за квадратом они стали окружать.
— Скажите, вот выстрелы производились вот уже на территории школы, или еще за территорией школы?
— Уже я лично видела на территории. Когда вот шары пошли, и тут же стрельба. Думаю, надо же, салют дают. И уже вижу, что бегут в камуфляжной форме.
— Вы пояснили, что зашел боевик, и приказал выбросить телефоны. Можете сказать, кто этот боевик был?
— В основном они были с бородами. Бритых были человек 4-5 из них.
— Вот Кулаев был бритый или с бородой?
— Он был бритый.
— Вы не смотрели после задержания его кадры по телевидению?
— Нет.
— Мне не видно за Вами, уважаемый оператор, я спине Вашей задаю вопросы.
— Все они были в свободной такой камуфляжной форме. Она придает солидность.
— Они потом практически все были в майках.
— Вы сказали, что по залу протащили первый труп. Это чей труп был, боевика или заложника?
— Заложника.
— Вы видели, кто его убил, этого заложника?
— Нет, этого я не видела.
— А кто это был из заложников?
— Потом мне сказали, что это был Бетрозов.
— Кто его убил?
— Я лично думаю, что когда нас загоняли, он оказал сопротивление, и его так убили. Я так думаю. Я не видела, когда его убили.
— Но он был убит в спортивном зале, или где-то в коридоре, на улице?
— Не знаю. Я его видела, только когда протащили. Я спрашивала даже у рядом сидящих "Кто это? Кто его знает?"
— Это в первые минуты.
— Как только нас загнали и стали развешивать взрывчатку.
— Не подсказывайте. Она свое мнение, то что видела, она рассказывает. Поясните пожалуйста, кого Вы спросили, почему вас захватили в заложники?
— Я спросила боевика с перевязанной рукой, у Ходова, и это же спрашивала у Полковника.
— Что сказал Вам Ходов? Только то, чтобы вывели войска?
— Да, больше никаких требований я за три дня не слышала. Они постоянно говорили: "Вот, наших женщин насилуют, наших детей убивают. Мы тоже хотим в свободной стране жить." Он мне даже сказал: "Я знаю, что я умру. Но если выйдут войска, я знаю, что мои дети будут в свободной стране жить. И мы на это для этого пошли." Они еще говорили: "Если штурм начнется, у нас достаточно есть оружия, мы вас будем защищать. Ну а если оружие у нас кончится, мы взорвем все, и вас и себя."
— Значит, это они говорили с самого начала, что они взорвут и вас и себя.
— Когда закончатся патроны.
— Теперь поясните пожалуйста. Вас водили в библиотеку, правильно?
— Да.
— Вот Вы там видели взорванный пол в библиотеке, что-то там.
— Когда я вошла в библиотеку, я увидела, что все перерыто было, все разбросано.
— Но все – это что?
— Все книги были на полу.
— Послушайте меня внимательно, я спрашиваю, не то что там вот книги были перевернутые. Это понятно. А пол взорванный видели Вы там?
— Там из 2 комнат по-моему состоит библиотека. Я была, вот как только зайдешь, в первом помещении. И тут же он меня посадил за стол.
— Но пол развороченный Вы не видели?
— Я не замечала этого всего.
— Вот Вы говорите, что видели Кулаева в белой майке, и он перед Вами стал на какой день, Кулаев? Где он там сидел, на чем?
— Если я не ошибаюсь, это третьего числа было.
— Что он делал там?
— Сидел на стуле. Там всегда сидел кто-то из боевиков на стуле, а рядом провода свисали.
— А под ногами было что-то, кнопка? Почему там надо было сидеть?
— Нет. Мне казалось, что эти провода плохо соединены. Я не могу сказать.
— Скажите, кроме того, что он сидел, все таки Вы достаточно ходили по помещению школы, переходили из одного помещения в другое, Вы его видели?
— Да они все на одно лицо, честно говоря, были. Потому что, если б я знала, что именно он сейчас будет на этом месте, я б наверное наблюдала за ним, и знала чем он был занят.
— Можете сказать, в других местах вот видели его?
— Может быть еще в столовой. В столовой, там 3-4 постоянно сидели у окон.
— А что они делали там?
— Отстреливались.
— Куда стреляли?
— Наружу. В любую мишень, что двигалось на улице.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— И в первый, и во второй день, да?
— Все три дня. В один момент я в коридоре была. Второй день, когда стреляли, мне всегда говорили, закрой уши. Потому что в первый же день, когда произошел вот этот взрыв, меня оглушило.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Одну минуточку, подождите. Вот это Вам говорили те, кто сидел в столовой?
— В коридоре, которые были.
— А вот давайте о столовой мы более подробно.
— В столовой я где-то один раз подошла и издалека крикнула, дайте мне бутылки, когда меня послали за пустыми бутылками в зал. Я вот тогда к ним обратилась. Я говорю: "У вас есть что-то, пустое ведерко или бутылки. Дайте мне." И мне оттуда дали бутылку и ведро.
— А можете сказать, кто дал Вам?
— Нет.
— Вы говорите, трое было в столовой. Вот, Вы говорите, что может быть там видели Кулаева.
— Нет, я так не вспомню. Я же говорю, они все мне как-то на одно лицо. Именно конкретно, не знаю.
— Скажите пожалуйста, знаете о том, что 21 мужчин расстреляли. А Вы сами слышали вот эти очереди? Из какого оружия их расстреливали?
— Там постоянно перестрелка шла. Я даже в один момент была в коридоре, я говорю: "В кого вы стреляете, кого вы видите?" Я так из щелей в окно смотрю. Мне тогда Полковник говорит, у него было снайперское оружие, он мне говорит: "Вон, видишь за комком дом на 5 этаже 3 окно, лоджия. Там, — говорит, — сидит снайпер." И он стал туда целиться и три выстрела он туда сделал. Я смотрела, но никого не видела. Потом в один момент они стали радоваться, они вот выстрелили из чего-то большого, и стали радоваться. Я говорю: "Что вы радуетесь? Что танк подбили?" Мне говорят: "Нет, машину."
— Гражданскую машину или боевую?
— Легковую машину. Гражданскую.
— Скажите пожалуйста, вот Вы видели, чтобы в зале кто-то на камеру из боевиков снимал вот эту обстановку?
— Я первого очень долго сидела в коридоре, первого я не видела. А вот второго, когда Аушев пришел, вот это все снимали на видео камеру. То, что он пришел.
— Кто снимал?
— Кто-то из боевиков.
— Вы можете сказать, кто это снимал?
— Нет, я не знаю. Потом зал сняли, в последний момент сняли вот это взрывное устройство. И все.
— Можете сказать, Кулаев снимал или кто-то другой?
— Не знаю.
— Вам было известно, находясь там, что был убит учитель Кониди?
— Нет.
— А о том, что был учитель Михайлов убит?
— После взрыва. До взрыва там никого не убили. Вот я говорю, я зашла в зал, я с одного конца прошлась до другого конца.
— Я поняла так, что Вы были ранены.
— Да.
— Вы находились на излечении в больнице?
— Да.
— Сколь времени Вы находились?
— Сперва меня привезли в ожоговый центр. У меня была минновзрывная рана, черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга, огнестрельное ранение правой глени, множественные оскольчатые ранения спины и правой половины тела. С 3 по 16 в стационаре потом в Москве лежала в больнице гражданской авиации, меня перевезли отсюда туда.
— С какого времени, по какое?
— Это было в октябре, ноябре.
— С Вашим сыном что случилось?
— У него был ожог спины, тугоухость.
— Он находился в больнице?
— Нет, его отец забрал, и амбулаторно он лечился. Очень долго. Потому что в тот момент говорили, что боевики прорвались к больнице. И он испугался.
— Пребыванием Вас и Вашего сына в заложниках, какой вред Вам причинен?
— Физический, моральный.
— Возмещение вреда вы вправе требовать денежную компенсацию с виновного лица. Вы сейчас желаете требования такие заявить?
— Ему нет, государству да.
— Скажите, если Кулаева суд признает виновным в совершении преступлений, которые ему вменяются, Ваше мнение о наказании?
— Как посчитает суд.
— Это понятно, но Ваше мнение.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Ну, на усмотрение суда.
— Да, на усмотрение суда.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Ну она ж по другому говорит.
— Она сказала, как посчитает суд.
— Нет больше вопросов.
Заместитель прокурора РСО-Алании Аслан Черчесов:
— Скажите пожалуйста, какие лекарства были у боевиков?
— Мне дали таблетки, ампулы, вот так скотчем перетянуты. Я даже не могла оторвать, а только ножом перерезали. Там были 2 ампулы панадола и 1 ампула валидола.
— Были у них наркотики?
— Нет. Там не было таких препаратов.
— Потом Ходов достал из кармана аспирин и темпалгин. Потом Полковник ко мне подошел и говорит: "Доктор, ты видишь здесь кого-нибудь наркоманов?" Я говорю: "Нет" "Потом, — говорит, — попомни мои слова, нас назовут наркоманами. А ты сама кого-нибудь видишь?" Потом мне Полковник еще сказал: "Доктор, если бы вы знали, как мы сюда попали, Вы б очень удивились." Я говорю: "Я представляю, что наши же вас перевели через границу." А он мне говорит: "Я тебе не о границе говорю, я о школе говорю. Как мы в школу попали."
— Еще один вопрос, брата Кулаева вы видели?
— Не знаю, кто его брат.
— У него не было правой руки.
— Не видела. Я ходила, вот меня повели на второй этаж, но я всех их не видела.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Лариса, ты видела, чтоб в коридорах лежали ящики, сумки большие с оружием.
— Вот в коридор, в который меня вывели, там было очень много оружия, много. Я не знаю, откуда они взялись. Говорят, что все в одной машине, но столько я не знаю, чтоб столько оружия на одной машине привезли. Там были, вот как труба, вот такие вот. Я в оружие не разбираюсь. Вот такие были. Автоматы были. Даже в один момент, когда там ранили одного, я говорю:" Вы рану промойте, чтобы я могла перевязать Вас." Он автомат оставил около меня, и пошел в туалет. Я быстро посмотрела, а он спрашивает: "А ты умеешь стрелять?" Я говорю: "Нет. Моя ошибка в том. Что когда-то мы в школе проходили военное дело, я наверное плохо училась, и не могу." Он на убрал его, автомат, вот как стояло оружие, так осталось. Пришел, сел рядом, тогда я перевязала.
— Их много, да было?
— Много. Они когда доставали вот минеральную воду, я посмотрела. Чечню освобождали, а почему-то вода их Назрани. Я посмотрела, на этикетках написано "Назрань". И потом в один момент мне Ходов говорил: "Завтра прибудет вода из Назрани." И я говорю: "А почему из Назрани? Почему вам нужен не президент Чечни, почему президент Ингушетии?"
— Лариса, на твой взгляд, вот примерно, сколько ты думаешь их было? Говорят 32, ты как думаешь?
— Мне кажется, что их было больше. Потому что они контролировали всю территорию. А школа, она как-то квадратная. И внизу почти что в каждом кабинете у окна или 1 или 2 сидело. Когда взорвалась шахидка, то вторая куда-то исчезла. Вторая больше не появилась. А в классе этом, вот когда шахидка взорвалась, там была накрыта уже труп лежал, и накрыли занавесями. Я все порывалась посмотреть, что там, 1 или 2? Но факт в том, что вторая шахидка больше не появилась. После вот этого взрыва. Мне кажется, что больше.
— А когда на второй этаж ты поднялась, в окно ты увидел трупы. А потом ты сразу спустилась вот по этой лесенке, которая в спортзал идет. Ты видела людей на первом и втором этаже. Они спокойные были, или видно было, что сейчас что-то произойдет.
— Нет, они были спокойные. Я говорю: "А когда МЧС подъедет, что сказали?" Они говорят: "Сказали, что через 5 минут. Иди, — говорит, — в зал. Когда они подъдут, тебя позовут." Я одна спустилась по лестницам, по коридору прошлась. Они все спокойные были. Мне почему-то казалось, что именно с приездом МЧС, все началось. Оттуда началась стрельба, и штурм оттуда начался.
— Лариса, вот ты говорила, высокий симпатичный с длинными волосами. Ты потом среди мертвых его опознала?
— Мне трупы не показывали, мне только фотографии их показывали.
— Лариса, ты сказала, что поднимали детей Мамсурова и они звонили. Это в какой день было?
— Это было третьего числа.
Голоса из зала:
— Нет, почему третьего?!
— Это было третьего числа. Я их 3 поднимала. Может быть до меня их кто-то поднимал. Я не знала, что там это дети Мамсурова. И потом я услышала, что детей Мамсурова искали. Потом Фраевых каких-то. Я просто слышала эти фамилии. Но не знала, чьи они дети. Я просто из безвыходности, я уже не знала, что делать. Я тогда уже директору говорю: "Покажи мне этих детей Мамсурова. Может я через него выйду на кого-то. Хоть на Дзасохова, хоть на Путина. Объясню, что происходит." Это было третьего числа, это я не ошибаюсь.
— Баликоев. Директор где была?
— Директора я лично приметила только второго ночью, когда я оказалась рядом с ней. До этого я как-то не наблюдала за ней. Я видела, что она ходила. Ее вызывали куда-то, она куда-то ходила. Я помню, что она встала и сказала, если вы помните, кто там был: "Мне стыдно за вас. Можете чуть-чуть помолчать." Было такое?
Голоса из зала:
— Было!
— А другого я не наблюдала.
— Когда Аушев пришел что директор делала?
— Я даже не знаю, что директор выходила и разговаривала. Это, когда я около нее была, она мне говорит: "Лариса, ты знаешь, я с Аушевым разговаривала. Он так внимательно меня выслушал. Я ему объяснила положение детей в зале." Это она мне сказала, но я не видела как она к нему выходила.
— Когда в зале взрывы произошли, и ты пришла в себя, ты видела, чтоб там был пожар? Вообще ты этот пожар видела?
— Нет. Когда я пришла в себя, я не могла понять, что произошло, я так подняла голову, но пожара в зале не было. Я единственное повернулась назад, увидела как фронтон горит на втором этаже. Я думала, что это второй этаж горит, но это был фронтон.
— Потолка не было?
— Потолка не было, но пожара тоже не было. Когда мне говорят, что сгорело все, когда крыша свалилась, мне все доказывали, я говорила, что"я смотрела на небо, видно было небо, крыши уже не было, но в зале пожара не было." Я свободно ходила по залу, искала сына.
— Что там было?
— Я видела оторванные руки, оторванные ноги. Я видела труп, скорее всего это была женщина. Как, когда кого-то топором вот по пояснице порывалась посмотреть, что там, 1 или 2? Но факт в том, что вторая шахидка больше не появилась. мнение о наказании?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Есть вопросы еще к потерпевшей?
— Нет.
— Кулаев, у Вас есть вопросы?
— Вопросов нет. Я тебя помню, я тебя вижу. Когда ты двоим раненым перевязку сделала, но в зале я не был. Когда ты там с сыном сидела, я тебя видел. Я в столовой сидел. Потом я вышел оттуда, ты там перевязку делала. У меня плечо было ранено. В то время там взрыв был, шахидка взорвалась. В то время меня тоже отбросило, я в плечо был ранен. Я помню тебя. Мне фотографию показывали, я сразу узнал тебя. Но в спортзале я не был.
— Ну, значит я ошиблась.
— У меня белая футболка, и белые трико были.
— Тогда я значит ошиблась. Просто был похож на тебя.
— Когда ты там с ними разговаривала, Полковник подошел к тебе, "Ты, — говорит, — записку отдай." Тебя вывели оттуда. В то время я в столовой сидел и смотрел. С сыном, когда ты сидела там, ты оставила сына и сама пошла туда.
Голоса из зала:
— А можно я еще вопрос задам? Ты его только в зале видела?
— Наверное я ошибалась. Вот до сих пор у него маска была.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Вопрос какой у Вас, Кулаев?
— У меня нет вопроса.
— У адвоката?
— Нет.
— У меня вопрос. На Ваш взгляд, вообще было ли желание вот 3 сентября у боевиков взорвать школу, или убивать заложников? Все таки Ваше мнение, что это все могло спровоцировать? С чего это началось?
— Все началось с того, когда подъехало МЧС забрать трупы. Все началось оттуда. Я не видела, что там в коридоре произошло. Засуетились, забегали, кто-то вот забежал даже в зал. Вот что-то все таки в коридоре произошло.
— Боевики засуетились?
— Да. Именно боевики. И мне почему-то кажется, что это мчсовцы не были, это альфовцы. Я даже тогда говорила, по-моему это были не МЧС, а спецназовцы, и штурм начали оттуда.
— Скажите, в столовой Вы в какой день находились?
— В столовой я была в третий день, когда меня послали за бутылками.
— Это было на третий день?
— Это было на третий день.
— Вот Вы говорите, что в столовой Вы видели боевиков, 3 или 4 человека, которые стреляли у окон.
— Вот именно в тот момент они просто сидели. Они постоянно вели стрельбу, вот что-то двигается, они начинали стрельбу. Когда тяжелым чем-то стреляли, я всегда затыкала уши.
— Скажите, Вы что-нибудь слышали от боевиков, откуда оружие, почему у них столько оружия?
— Нет, не было таких разговоров.
Адвокат Плиев:
— А можно вопрос еще. Скажите пожалуйста, вот в столовой у все четверых оружие было?
— Да. Они все стреляли.
— Нет вопросов больше.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Вы видели боевика, который ходил бы без оружия, с лыжами, или еще чем-то там.
— Не видела.
— У всех было оружие, да?
— У всех было оружие.
— Присаживайтесь. Так, давайте определимся, как мы? Продолжим или небольшой перерыв объявим? На пол часа, да? На пол часа перерыв.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Садитесь. Продолжим судебное заседание. Цирихова. Имя, отчество.
— Земфира Майрамовна.
— Год рождения?
— 64.
— Место жительства.
— Город Беслан, улица Плиева
— Место работы.
— Хлебо комбинат, Беслан
— Земфира Майрамовна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь у секретаря. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Земфира Майрамовна, ранее вам доводилось встречаться где-либо с подсудимым?
— До теракта, нет.
— А при совершении теракта Вы его где-либо видели?
— В зале.
— Это какого числа?
— Это наверное числа 2 сентября.
— 2004 года, да?
— Да.
— скажите, кто из членов Вашей семьи находился в заложниках?
— Я сама и мои 2 сына.
— Назовите сыновей.
— Цирихов Амиран.
— Сколько ему лет?
— 93 года рождения.
— В какой класс ходил?
— В 5.
— И второй сын.
— Цирихов Александр.
— Какого года рождения?
— 96. Во второй класс пошел.
— Скажите пожалуйста, Вы туда пришли зачем, в школу?
— Я пришла с детьми.
— В момент нападения боевиков где Вы находились, в здании школы, на улице?
— Я была на линейке. Спиной к школе я стояла.
— Вот в первый момент нападения что Вы увидели?
— Я увидела, музыка очень громко играла. Началось торжество, все радостные. И как раз повели детей, которые пошли в первый класс. И вот когда их вывели, я ж стояла к спортзалу. Начали стрелять и боевики побежали.
— Они куда побежали?
— Во двор школы. Автоматы держали вверх. И когда они стали стрелять вверх, я уже поняла, что это террористы.
— Вот вы сказали, они кого окружали?
— Линейку, детей.
— Что-либо, они свои действия сопровождали какими-то криками?
— Они кричали, в зал загоняли нас. Вот загнали нас как баранов.
— Но они говорили вам?
— Загоняли в спортзал "Бегом, бегом! Бегите!"
— Именно они говорили в спортзал бегите, или как?
— Та дверь одна была только. Они нас быстро в нее не могла загнать. Тогда стали ломать окна. А наверх они стреляли автоматами. Тогда я вошла в спортзал через дверь. Я и мой младший. Старшего я уже не видела, куда он делся.
— В какое время примерно? Сколько времени было, когда вот это все началось?
— Вот они когда нас загоняли минут 30, это точно.
— Но это длилось по времени. Понятно. Вот этот, так сказать загон вас. А вот, сколько времени было когда они забежали во двор?
— Сказать точно не могу. Ну, наверное минут 15, 20 десятого.
— Скажите пожалуйста, вот Вы видели, как они забегали во двор школы, окружали. Откуда они бежали? Вы видели?
— Они бежали со стороны Коминтерна.
— А туда, на улицу Коминтерна, они как прибыли?
— Я не видела, потому что я в школу пришла через черный вход. Не со стороны Коминтерна. Там садик "Ручеек" еще. И поэтому я не видела.
— Поясните пожалуйста, сколько на Ваш взгляд было этих боевиков, которые окружили эту линейку?
— Человек 8.
— Как они были одеты?
— Камуфляжная форма и маски.
— какое было оружие у них?
— Автоматы у всех. И полностью обмундирование.
— Вы хотели сказать разгрузки, вот жилеты вот эти.
— Да, жилеты.
— Что в жилетах Вы видели у них было? Как они были оснащены?
— Там гранаты были. У меня просто муж в казачестве служил, и я чуть-чуть разбираюсь в оружии. У них были не броне жилеты, а вот как они по другому называются.
— Разгрузка.
— Да.
— Патроны видели?
— Видела.
— Когда Вы заходили через дверь, в зале уже были боевики к моменту Вашего прихода в зал?
— Были. Потому что там был такой момент. Я стояла около двери, и тут я остановилась. Прохода больше не было, люди стояли. Там стоял боевик, он в проходе стоял. И тут боевик подходит и стал всех толкать: "Проходите! Проходите! Что вы стоите?!"
— Как он толкал, вот расскажите.
— Прикладом автомата. Толкал. А этот парень ему кричит: "Нас не пускают." Он говорит: "Кто вас не пускает? Кто?! Проходите быстрее" Он говорит: "Ваши! Ваши же нас не пускают." "Как наши?! " И тогда они расступились, и мы прошли. И когда мы в зал вошли, там уже стояли боевики.
— Но сколько человек примерно?
— Сейчас я Вам скажу. Человек 4 наверное.
— Поясните пожалуйста, вы видели как минировали зал?
— Да.
— Кто это минировал?
— Боевики.
— Боевики привлекли заложников к минированию зала?
— Ну, где-то что-то подержать.
— Вы видели вот эти самодельные взрывные устройства, которыми минировали зал?
— Видела.
— Расскажите пожалуйста, как они вот располагались по залу?
— Во-первых на кольцах, в середине кольца.
— Это что за кольца?
— Это такие кольца, баскетбольные. И вот по бокам взрывчатка, в щите взрывчатка. Потом от одного щита до другого протянули. И посередине еще взрывчатка. Потом это были ящики.
— Извините, вот ящики, сразу скажите, они были какие? Металлические, деревянные.
— Вы знаете, они были обмотаны скотчем. Круглая такая взрывчатка была. Как будто бы надули.
— Вы все три дня находились в спортзале?
— Да.
— Вы нашли второго сына?
— Да, я нашла его. Там такая суматоха. Боевики сажали женщин, говорили: "Сидите, а то стрелять будем." А мне уже все равно. Я говорю: "Я сына не нахожу." И когда они уже поняли, что там все ищут и детей, и взрослых, тогда они сказали: "Найдите свои семьи и садитесь."
— Расскажите пожалуйста, вы сказали, что Вы видели Кулаева, что он делал в спортзале?
— Я его видела один раз. Он сидел рядом с кнопкой.
— Опишите, что было у него в руках? В какой он был одежде?
— Он был с пистолетом, в черной одежде.
— Маска была?
— Нет.
— А на голове шапочка?
— Шапочки были. В основном у всех были.
— Ну это у всех боевиков было. А у Кулаева?
— Он был без маски.
— А что это за одежда была? Костюм парадный?
— Я не знаю. Черные брюки и темная вот такая кофточка.
— Разгрузка была на нем?
— Нет.
— Как долго он просидел с боевиком, который сидел на кнопке?
— Не могу сказать. У меня было такое состояние.
— О других действиях его можете сказать, что он еще делал там?
— Я так не могу сказать. Но мой старший сын, когда процесс стали показывать по телевизору...
— Это кто? Имя называйте его.
— Амиран. Он говори: "Он не пускал нас за водой." Он мне так сказал.
— Это на какой день?
— На второй.
— Ваш сын сейчас где?
— Дома.
— Что еще можете сказать о действиях Кулаева в зале в отношении заложников?
— Больше ничего.
— Вы находились три дня в зале. Видели, как на камеру снимали обстановку?
— Да.
— Кто снимал?
— Боевик.
— Какой?
— Не знаю.
— Но не Кулаев?
— Нет.
— Что было после прихода Аушева.
— Я не знаю, они очень изменились. Они сказали: "Все, за водой больше не будем пускать."
— Почему там постоянно кто-то мешает?
— Понимаете как. Они когда нас загнали, они давали воду.
— Было что они перестали пускать заложников попить воды?
— Было.
— Это какой день?
— Второго вечером.
— Почему они так поступали, можете объяснить?
— Не могу.
— А они как-то объясняли вот это. Почему они перестали давать воду?
— Это я тоже не могу сказать. Во-первых я сидела в глубине, и мне не были слышны разговоры. И еще заложники разговаривали. Но вот иногда цепочкой передавали.
— Скажите, Вы видели когда был убит Бетрозов.
— Я видела, когда его стали выносить.
— А кто убил его?
— Я тоже не знаю.
— Где он был убит?
— Тоже не знаю.
— Но он в зале был убит или в другом помещении?
— Не знаю.
— Но вот выносили труп Бетрозова откуда?
— С конца зала.
— Выносили боевики или заложники? Кто?
— Боевики.
— А куда его вынесли потом, не знаете?
— Нет.
— Скажите, ходили боевики, показывали пальцем, вызывали мужчин, выводили их куда-то из зала.
— Выводили?
— Большими группами?
— 8-10 человек было.
— Куда их уводили, зачем?
— Я не знаю, я только запомнила, когда их второй раз вывели.
— Подождите, куда их выводили?
— Не знаю. В школу, а куда именно, не знаю.
— Вернули их в таком же количестве в зал?
— Да, они вернулись в таком же количестве. Но они были так избиты. Окровавленные, у одного даже вот так вытек глаз. Вот он сидит, это все стекает с него. Его жена сидела рядом с нами. И она ему говорит: "Иди сюда, будешь с нами сидеть." Жене он сказал, что ничего хорошего не ждет. Потом его вывели, и уже обратно он не зашел.
— Это второй раз было?
— Третий.
— Скажите, вот когда выводили этих мужчин группами, были слышны автоматные очереди?
— Стрельба постоянно шла. они нам еще говорили: "Это ваши, они хотят штурмом взять."
— Вам известно о расстреле группе мужчин боевиками в здании школы?
— Слухи шли, но мы все таки надеялись. А потом, когда уже на третий день их не было, мы уже поняли, что действительно их расстреляли.
— Скажите, кого Вы знаете, кого боевики заставили выбрасывать трупы через окно во двор?
— Не знаю никого.
— Вам, Вашим детям были причинены какие-либо повреждения? Ранения то есть Вы получили?
— Я получила, старший сын получил, младший мой погиб у меня на руках.
— Давайте с Вами вначале. Какие ранения у Вас были?
— Осколочные. В левую ногу и руку.
— Вы в больнице находились?
— Да.
— Как долго?
— 21 день.
— Лечение проходило за счет средств Ваших или это все оплачивалось?
— Если я сейчас что-то скажу. Вначале капельницы нам сделали и уколы. Потом приходит медсестра и говорит нам: "Так, покупайте системы, шприцы. Потому что, — говорит, — у нас этого нет. Запасайтесь." Мы стали тогда возмущаться: "Что это такое?! Такое случилось. И вы вот это даже не приготовили!"
— Понятно, можете сказать, какие расходы Вы понесли в связи с лечением?
— Мы уже стали жаловаться, они все принесли, все сделали.
— Значит, лечение проходило бесплатно?
— Да.
— Второй сын был ранен, Вы говорите.
— Старший, да. Амиран.
— У него какие ранения были?
— Тоже осколочные ранения и мелкие ожоги.
— Он находился в больнице?
— Да.
— Сколько времени?
— 10 дней.
— Младший сын Александр погиб. Где он погиб и в какой день?
— Он погиб в зале, после второго взрыва.
— А где он находился? Он не с вами находился рядом?
— Около нас. Мы сидели вот так рядом. Когда вот этот первый взрыв произошел, никто этого не ждал.
— Что взорвалось?
— Взорвалось снаружи залетело что-то. Потому что был пробит потолок спортзала. Он уже чуть-чуть горел. Огненным шаром.
— Те взрывные устройства, которые были развешены по залу, они взрывались?
— Я не знаю, там такое было. Когда вот этот первый взрыв произошел, естественно мы все полегли на пол. И я уже, то есть я чувствую, что я живая, но я говорю: "Господи, неужели что-то вот это страшное случилось." Подняла голову. все лежали. Уже там и мертвые были. Я там видела ребенка, который был полностью обугленный, полностью. Я это все увидела. Это страшная картина. Я думаю, где мои дети.
— Скажите, а второй взрыв, что взорвалось?
— А второй взрыв я тоже не поняла, что это было. Но потом, когда старшего я уже не видела, а младший вот так передо мной лежал. Я его щупаю: "Ты живой?" А он говорит: "Да." И я уже на радостях, думала уже все, взрывов не будет, и на радостях присела на корточки, посадила его к себе на колени. Я его только посадила, и произошел рядом еще взрыв. И мы опять полегли, и опять лежим. Я его щупаю, но уже чувствую, что дыхание уже никакое. И опять затишье между взрывами, а он уже был мертвый.
— Второй взрыв был в центре зала?
— В конце зала.
— Это из вне залетело?
— Второй взрыв мне уже трудно сказать. первый-то я как-то заметила. Там был пробит потолок. Понимаете, если б внутри взрывчатка взорвалась, там бы потолок не пробился. А он был пробит вот так углом. И уже поля горели. Вот так вот залетела вот эта огромная, как шар. Огненный шар. И вот этот взрыв, вот кошмар, я не знаю. А третий взрыв уже произошел подальше от нас. А 4 взрыв, я уже лично сама видела. Я перебралась в угол со своим мертвым сыном, ближе к выходу. И там села на мертвую женщину. И смотрю, надо мной что-то горит. Посмотрела, а там взрывчатка загорелась, которая возле этой баскетбольной сеткой висела. Я когда это увидела, у меня уже такой страх появился. И я своего сына положила на эту женщину мертвую. А там рядом еще комната была тренерская. И я тогда туда побежала.
— Вы одни или со старшим сыном?
— Старшего я вообще не видела, куда он делся после первого взрыва. И я когда туда забежала, там лежали соседка моя, мертвая уже была и мужчина мертвый лежал. Еще забежали 2 женщины с ребенком. И как только они забежали, сразу произошел взрыв. Мы там сидели, пока вот это все осыпалось. Я слышу вот с этого коридора кричит боевик: "Отходим!" А там еще 2 боевика. Один, заблокирована дверь была, он отстреливался. А другой возле тренажерного зала. И я так выглянула, и смотрю они встали и побежали, и ушли в проход школы. Я тогда уже вышла, там естественно все осыпалось. очистила своего мальчика, и опять села с ним, он у меня на руках, и опять на мертвую женщину села. Из тренажерного зала уже омоновец наш, он увидел, что я живая там сижу, и он мне говорит: "Ты живая?" Я говорю: "Я живая" "А в школе, — говорт, — огнетушитель есть?" "Откуда, — говорю, я знаю, где здесь огнетушитель" А он тогда говорит: "Ты ползти сможешь?" Я говорю: "Я смогу, но у меня ребенок на руках." а он говорит: "Мертвых всех вынесем. Кто живой выползайте, только не вставайте." А пули вот так летели. Я сидела, сидела. Потом моего мальчика опять положила на эту мертвую женщину, сама выползла. вот они меня подхватили.
— Где со старшим сыном Вы встретились?
— Со старшим, я лежала в больнице, и ко мне родственники приехали, сказали, что он живой.
— Скажите, какой вред Вам причинен гибелью Вашего сына, и прибыванием Вас и другого сына в заложниках?
— Это ничем не оценится. Никакими деньгами, ценностями.
— Это правильно. Но вот закон разъясняет, что вот потерпевшая вправе заявить требование о возмещении в денежном выражении морального вреда. Вы желаете?
— Пусть вот они ответят за все, что они сделали. За все!
— Скажите пожалуйста, если суд признает виновным Кулаева в совершении преступления, как его следует наказать по вашему мнению?
— Знаете, я такая стала уже, хуже наверное боевиков. Если бы мне даже автомат, я бы пошла и расстреляла его семью. Любую. Потому что у меня мужа убили тоже ингуши. Так что я сыта этими ингушами не знаю как! Если бы мне сейчас дали автомат, я бы даже глазом не моргнула. Кулаев, расстреляла бы всех ваших детей и жен!
— Скажите, а вот муж погиб в каком году?
— В 98 году. Тоже они на посту стояли, тоже ингуши убили.
— А где они стояли?
— Возле аэропорта в Беслане. Что вам осетины плохого сделали?! Всю жизнь ингуши убивают осетин, не осетины ингушей убивают! Я знаю, что это за народ!
— Скажите пожалуйста, Вы кроме зала больше в других помещениях не были? В столовой не были?
— Нет.
— Нет вопросов к ней.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Бугулова. Зифа, скажи пожалуйста, когда вы зашли в спортзал, те боевики, которые зашли с улицы и те, которые были внутри, вот их реакция какая была при встрече?
— Обнимались.
— Перед взрывом как вели себя боевики в спортзале?
— В спортзале они были спокойны. Они спокойно прохаживались, спокойно. Если бы они ждали, или уже были готовы к штурму, я лично так думаю, они б уже сидели на позициях. Я не знаю, но в тот момент, они были спокойны. Мне кажется, они сами не ожидали вот этого взрыва. Я лично так думаю.
— Сидакова. Зифа, кто вам сказал, что надо к 9 часам в школу?
— Я вообще-то собиралась к 10, как всегда к 10 часам. У меня соседка говорит: "Зифа быстрее" Я ей говорю: "Что ты торопишься, я к 10 собиралась." Она даже не дождалась меня, она уже ушла. Мы еще задержались. Я потом слышала, что вроде бы обзванивали учителя, говорили, что линейка начнется в 9 часов.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Вам звонили?
— Мне лично нет. Но знаете, у нас двор большой, детей очень много в эту школу ходит. Дети по цепочке сами уже передавали.
— Подсудимый, у Вас есть вопросы?
Голоса из зала:
— У меня есть. Маргиев. Зифа, уточни пожалуйста, что там за ящики были?
— Ящики большие, вот как этот стол, даже чуть-чуть больше.
— Но они пустые были?
— Нет. Это взрывчатое устройство.
— Так, еще один вопрос. Зифа, как Вы думаете, про директора.
— Мы все задаем о ней вопросы. Она то сидела в зале. Как зашла с такой прической, так и вышла с такой прической. Ее выводили. Она выходила. Но она сидела спокойно. Единственное, когда зашла, стала кричать: "Успокойтесь, вы меня опозорили. Как вам не стыдно. Как вы себя ведете." А как грудного ребенка можно успокоить, который хочет есть и пить. Как ему можно рот закрыть. Она передвигалась. Она выходила с боевиками, заходила. Было такое?
— Было.
— Она там и пила и кушала с ними. У нее сахарный диабет. У кого сахарный диабет был они там погибли. А почему-то она прекрасно вышла. И вообще учителя. Эта Лариса молодец. Она взяла на себя как бы. Учителя, они все сидели, все. Хоть бы один учитель встал, детей собрали, которые без родителей. Ни один учитель не встал. Ни один. И теперь сидят, вон, работают в школах.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подсудимый, у вас есть вопросы к потерпевшей?
— Нет.
— Адвокат?
— Нет.
Пострадавшая:
— У меня вопрос к нему один. Если у тебя еще совесть есть где-то внутри, то моя просьба, и всех матерей, всех пострадавших, расскажи всю правду. Мы тебя умоляем.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Кулаев, расскажите правду.
Нурпаша Кулаев:
— Я говорю правду. То, что я знаю.
— Не надо бубнить, Кулаев. У Вас нормальный голос.
— Я говорю, то что я знаю. Правда все.
Пострадавшая:
— Все это правда, да? Конечно правда. Мы ж видели, убивали детей. Неужели, когда ты шел на это дело. Ты говоришь, что тебя забрал брат, неужели ты его не спросил, куда идем? Ради интереса. И почему ты тогда его не одернул и не сказал: "Нам это не надо. Зачем мы туда идем?" Но ты тоже пришел с оружием, правильно?
— Я же сам не знал, куда идем.
— Сам не знал! Кто вас пропустил?! Ты ничего не знаешь? На границе кто вас пропустил? Там же стояли наши пограничники. Кто-то же вас пропускал. Неужели вас никто не проверял?
— Нас не проверяли, я знаю. Но я не знаю, сопровождали или не сопровождали. Машину никто не проверял.
— Я считаю, что первым долгом наших надо допросить. Органы наши, во главе с Дзасоховым.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подождите. Дайте мне тоже возможность задать вопрос. Скажите пожалуйста. Вы говорите, один раз его видели. Он был в темной одежде?
— Да.
— И в руках у него был пистолет?
— Да.
— Это Вы точно помните?
— Да. Вы знаете, там в зале были такие ребята, у которых были только пистолеты. Это я тоже хорошо запомнила.
— Но с указками по залу никто не ходил из боевиков? И с дубинками тоже? И без оружия?
— Без, нет. Пистолеты были. И не все в масках были. Я еще запомнила одного. 1 сентября вечером, он был в спортивном костюме, светлый, короткая стрижка, коренастый парень молодой. Был в чисто спортивном сером костюме. Потом ни на второй, ни на третий день, среди убитых я его тоже не видела.
— Хорошо, присаживайтесь. Ногаева. Имя, отчество.
— Ногаева Зарина Таймуразовна.
— Год рождения.
— 69, 26 февраля.
— Место жительства.
— Беслан, улица Коминтерна, 31.
— Место работы.
— Нигде не работаю.
— Зарина Таймуразовна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний, в соответствии со статьями 307, 308 УПК РФ. Пожалуйста, распишитесь у секретаря.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Зарина Таймуразовна, до сегодняшнего дня Вам приходилось встречаться с подсудимым где-либо?
— Нет.
— Скажите пожалуйста, кто из членов Вашей семьи находился в заложниках 1 сентября 2004 года?
— Я, моя сестра, двое детей.
— Это кто?
— Ногаева Анжела Таймуразовна.
— Какого года рождения?
— 80.
— Двое детей — это кто?
— Мои двое детей. Токов Альберт.
— Сколько ему лет?
— 11.
— Ученик какого класса?
— 5.
— Дочь Токова Алина, ученица 3 класса. Еще сестры сын. Ногаев Батраз, 7 лет.
— В каком классе?
— В первый шел.
— Вы пошли туда со своими детьми, или с племянником и с сестрой.
— Я пошла в тот день со своими детьми. А сестра туда ушла раньше меня. Где-то пол 9, ее мальчик должен был рассказывать стих на линейке, так как он первоклашка был. Они пошли раньше. Я не собиралась к 9, думаю пойду попозже, часикам к пол десятого.
— Вот в момент нападения боевиков, где Вы находились?
— Я находилась во дворе школы. Но когда я вошла в школу. А, дошла до угла Лермонтова, и там я встретила женщину. Она тоже шла со своими детьми в школу. И вот она мне говорит: "Вон там стоит машина. Это что-то подозрительно" Я говорю: " В каком смысле?" "Я, — говорит, — не знаю. Они то проедут медленно, то остановятся. Потом поговорят. Сядут, проедут снова к школе."
— Они далеко от школы стояли?
— Нет, не совсем.
— Что они собой представляли.
— Ну, одна машина была белая, то ли "шестерка", то ли "семерка". Рядом ГАЗ-66.
— Первая какой марки?
— Жигули. А вторая ГАЗ-66.
— Это что собой представляет?
— Эта такая грузовая Газель. Тентом накрытая.
— Вы кому-либо об этом сообщили?
— Мы когда мимо проходили, они стояли напротив проезжей части. А мы прошли мимо по тротуару. Общались. Они смотрели на нас. Потом я их узнала среди боевиков. Один высокий со шрамом. Другой Полковник. Потом в зале узнала.
— А где они сидели, в какой машине?
— Они сидели в "шестерке". Потом мы вошли в школу, там были учителя. Мы подошли к ним, сказали, что: "Вот там подозрительные какие-то 2 машины стоят."
— Какой учительнице Вы сказали?
— Она учительница начальных классов Урудкоева.
— А она кому-нибудь сообщила об этом?
— Она нам посоветовала подойти, там есть в школе милиционер. И я как-то. Меня девочка моя потянула к своей учительнице. Минут через 10 я вышла. И они там уже стояли. А вот эта женщина, с которой мы шли в школу и учительница. Там участковая была. Я так успокоилась.
— Это которая в школе была, да? Работник милиции?
— Да. И пока мы там стояли, потом вывели уже первоклашек. Мы подошли поближе к линейке. Это было 9.20, 9.30 примерно. И я уже смотрю, со стороны Коминтерна стреляют и бегут.
— Они бегут куда?
— Во двор школы.
— А стреляли из какого оружия?
— У них были автоматы.
— Что это за люди были?
— Это были люди в темной одежде. На некоторых была камуфляжка.
— Что они кричали? Вам говорили что-то?
— Ну, криков я не слышала. Я сразу кинулась искать своих детей. Мы стояли. люди все побежали к спортзалу. Мы когда там собрались, начали через окна запрыгивать в коридор школы, а потом открыли вот эту дверь сбоку.
— Вы тоже в спортзал зашли?
— Да.
— Как Вы зашли через двери или через окно.
— Открыли уже дверь, мы пошли через дверь. Мы зашли не сразу в спортзал. Мы вышли в коридор вначале. Но там уже стояли боевики. Я подумала, что это уже наши нас встречают, хотят помочь нам. Мы побежали дальше через столовую и забежали в один кабинет.
— С кем?
— Я и дети.
— Там были боевики, куда Вы побежали?
— Да, там кругом стояли боевики.
— А в кабинете?
— Там в кабинете еще не было. Но нас там очень много собралось. Посидели минут 5, тут уже стреляли. А потом к нам забежал террорист, открыл дверь и говорит: "Мы террористы. Но мы вас убивать не хотим. Идите все в спортзал. Если будете подчиняться, мы никого не убьем. Мы просто хотим чтобы вывели войска. Если нам это все сделают, мы, — говорит, — вас отпустим." И повели нас в спортзал.
— Все три дня Вы находились в спортзале?
— Да.
— А дети Ваши где были?
— Дети были возле меня.
— Вы или дети ваши получили ранения какие-то?
— Да. Я и мальчик получили ранения, а девочка погибла.
— Какое ранение Вы получили?
— У меня перелом правой руки был.
— Находились в больнице на излечении?
— Да.
— Сколько?
— Я была в Москве с 22 сентября по 28 октября.
— А вот до 22 с 3 Вы лечились?
— Нет. У меня мальчик был в больнице, я с ним была.
— Где он находился, в какой больнице?
— Он находился в РКБ, в детской больнице.
— Долго лечился?
— Ну вот, с 3 по 22. Потом нас в Москве лечили.
— Вы говорите, девочка Ваша погибла. Где она погибла, в каком месте?
— Девочка погибла в спортзале.
— В какой день?
— На третий день. После второго взрыва.
— Скажите, гибелью дочери, пребыванием Вас в заложниках, какой вред Вам причинен?
— Да, моральный вред конечно.
— Вы слышали, мы разъяснял предыдущим потерпевшим, что вправе заявить требования о возмещении морального вреда компенсацией денежной.
— Ему нет, правительству, государству.
— Скажите пожалуйста, во время Вашего пребывания в заложниках за эти три дня Вы видели Кулаева?
— Нет, я не помню его.
— А ребенок Ваш выживший видел его?
— Он мне ничего не сказал. Он не смотрел телевизор. про сына не могу сказать.
— Такой вопрос. В Вашем присутствии зал снимали на камеру?
— Снимали.
— Можете сказать, это Кулаев был или кто-то другой?
— Нет, это не Кулаев был. Его Али звали. Высокий такой.
— Скажите пожалуйста, а от ваших знакомых Вы слышали, как вел себя Кулаев в отношении заложников?
— некоторые заложники говорят, что видели его там. Что он успокаивал своим методом детей.
— Как успокаивал?
— Кричал, стрелял в потолок.
— Кто это говорит?
— Соседка, Дзарасова. И еще одна соседка, Бердикова.
— Скажите, если суд признает виновным Кулаева в совершении преступлений, как его следует наказать, Ваше мнение?
— Высшая мера наказания.
— Нет вопросов у меня к ней.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших есть вопросы?
— Есть. Маргиев. Зарина, может видела какое-нибудь еще оружие в школе?
— Видеть, не видела. Но слышала, как говорили, что в библиотеке есть под полом оружие.
— От кого слышали?
— Кто там был, от них. Я ж не выходила.
— Но чтоб проверить нам эти сведения, нам нужны фамилии, мы их пригласим.
— Ну, вот та же Бердикова говорила, что там.
— А ей откуда известно.
— Это я не знаю. Она работала уборщицей в школе.
Потерпевший:
— Второй вопрос. Вы учительница рассказала о том, что там подозрительные машины. Потом вы встретились, она вам сказала, что сообщила куда-то. Сколько времени прошло, приблизительно от того момента и до захвата?
— Ну, минут 10 прошло.
— Вы не в курсе, кому она могла позвонить?
— Нет, не учительница позвонила, а вот женщина, которую пригласили охранять школу. Она не позвонила, она сказала этой участковой.
— Келехсаева. От чего произошел первый взрыв.
— Вообще я не понимаю, от чего произошел взрыв. Просто это было так неожиданно. В этот момент я вообще собрала детей вокруг себя. И только вот села. И сразу произошел. Так что я не поняла, от чего, и откуда.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Подсудимый, у Вас вопросы есть?
— Нет.
— Адвокат?
— Нет.
— Еще раз вспомните, не видели Вы подсудимого в зале?
— Нет, я его не помню.
— Присаживайтесь. Туаева. Имя, отчество.
— Эльвира Хаджимурзаевна.
— Место работы.
— Алания Регион газ
— Кем Вы работаете.
— Мастер участка.
— Вера Хаджимурзаевна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь у секретаря. Пожалуйста.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Скажите, до сегодняшнего заседания Вам доводилось встречаться с Кулаевым. Кулаев, поднимите голову, чтоб Вас видели.
— Нет. Но лицо помню.
— Откуда помните?
— Из зала.
— Расскажите, при каких обстоятельствах Вы с ним встретились. Что за зал, какого числа, какого года?
— 1 сентября 2004 года. Мне сказали прийти в школу не как обычно в 10, а в 9.
— Скажите, что в этом вопросе, какая Вам разница в 9 или в 10. Что это решает?
— Мы обычно идем к 10 часам. И будто меня в бок без 20 9 что-то толкнуло, на мое несчастье. И я побежала в школу в 9 часов. Не знаю, почему я так рано пошла. До сих пор не могу понять. И девочку разбудила: "Давай, вставай. Быстрее пошли. Разбуди кого-нибудь, позвони." Она тоже быстро вскочила, позвонила однокласснице Губиевой, которая сказала, что линейка в 9 часов. Я быстро, быстро оделась, вызвали такси. И как никогда рано приехали в школу. Я до сих пор не могу за это простить себя. Даже не позавтракали. Когда мы приехали на такси, было примерно 20 минут 10. Всегда, когда мы приезжали на 1 сентября в школу, обычно там стояла машина. И вот в этот день я тоже обратила внимание, что машины не было. Но быстро мы зашли. И вот когда мы подошли к калитке...
— Минуточку. Вы все говорите, мы, мы. Кто мы?
— Туаева Карина Георгиевна, 92 года рождения. 6 января.
— В какой класс она ходила?
— В 7 перешла.
— И Туаев Хетаг Георгиевич, 93 года рождения. Перешел в 5 класс. И когда мы подошли к калитке, дочка остановилась и говорит, для меня это снова загадка: "Мама, я боюсь заходить в школу." Я остановилась, взяла ее руку и говорю: "Карина, чего ты боишься?" Она так задумалась: "Не знаю, но чего-то я боюсь" Я ее взяла за руку, мальчика отпустила, и говорю ей: "Не переживай, я тебя заведу в класс. Я буду с тобой." Мы так и сделали. Мы подошли к ее классу, мальчик тоже со мной был. Постояли. Она начала общаться с одноклассницами, и я отошла с сыном в 5 класс.
— Момент нападения Вы помните?
— В момент нападения я стояла рядом с пятыми классами, задом к проходу. Но когда мы заходили, я не обратила внимание, что там машина стояла.
— Вы имеете ввиду ГАЗ-66?
— Да. Кто бы мог подумать что-нибудь плохое.
— А Вы к школе по какой улице подходили?
— По Коминтерна. С такси оттуда вышли. В момент захвата я стояла спинок к входу с улицы Коминтерна. С родителями стояла. И естественно это так мгновенно случилось. Мы даже не успели обернуться. Крики, боевики. Один был без маски. В основном все были в масках. Я его так хорошо запомнила, он впереди бежал. Коренастый такой, и стрелял в воздух. У меня вообще в голове никаких мыслей не было, что это нападение. Я думала, ничего страшного. Но, честно говоря, то что они стреляли, я испугалась. Потом они начали кричать, чтоб заходили в школу.
— Что кричали?
— Вот я сейчас вспоминаю, не могу вспомнить, что кричали.
— Вы их заметили на территории школьного двора или за?
— Нет, они уже близко к нам подбежали, окружили. Закричали, чтоб заходили в школу. Мы зашли.
— Как Вы зашли?
— Через дверь. Я девочку нашла. Схватила сына, и мы зашли в коридор через дверь. Некоторые дети действительно через окна залезали. Все были испуганы.
— Окна были выбиты или открыты?
— Нет, они их разбивали.
— Кто их разбивал?
— Дети, взрослые. Все были так перепуганы, что кто как мог, так и заходил.
— А дверь кто открыл?
— Не знаю. Когда я зашла в коридор, на что я обратила внимание, действительно, я зашла в первой партии, и там уже возле окон стояли люди.
— Люди, это кто конкретно? Давайте мы их будем называть боевиками, мы их не будем людьми называть.
— Они стояли с оружием, с автоматами. Я с Дудаевой Альбиной, она погибла, я ей говорю: "Альбина, я потеряла дочку, я ее сейчас поищу, а мальчика с тобой оставлю, ты держи его." Она даже своих отпустила, и схватила моего ребенка. Я против течения, и естественно не могу выйти. И вот я не знаю, но я была в трезвом уме. Испуг конечно был. И я увидела такую картину. И слышу такой разговор. Мальчик, где-то наверное из 3 класса, если б я знала, чем это закончится, я б наверное лицо запомнила. И вот стоит этот мальчик и дергает за штанину боевика и говорит, может даже имя он назвал, я не помню, и говорит: "Я боюсь" А он ему говорит: "Успокойся, я тебя потом выведу." Я считаю, что это ученик этой школы. Может с Чечни. Почему он должен был подойти к боевику и так по свойски сказать ему, когда мы от них шарахались. Мы зашли в зал, я так и не смогла выйти. И все напротив второго окна ближе к центру расположились.
— К тому моменту, как Вы зашли в зал, там уже боевики были?
— Я не могу точно это сказать.
— А заложников много было уже в зале?
— Уже были, потому что я же чуть-чуть задержалась. И потом я нашла дочку в зале.
— Вы находились в зале в тот момент, когда его минировали?
— Да. Вот мы сели, и мне кажется, они попросили, они должны были эту работу попросить мужчин сделать. Но это я только по слухам. Кто говорил, я не знаю. Среди них был один, он даже когда в армии служил, был минером. И вот он по-осетински им говорит: "Вы знаете, что вы делаете? Вы своих детей сами своими руками взрывать будете." Он то не знал, что среди них осетин есть, среди боевиков. И Ходов потом передал, что вот так и так он сказал. И вот они построили в ряд.
— Кого построили?
— Мужчин. Отобрали специально прямо в зале и вывели. Для чего, мы не знали.
— Это до минирования или после?
— Вообще-то работы уже шли. Они уже доставали все это. но взрывчатки еще не было. Они остановили работу, вывели мужчин.
— Сколько человек они вывели?
— Наверное человек 25.
— Вы можете сказать, куда их увели?
— Мы подумали, что, на тот момент мы не думали, что это настолько серьезно, и решили, что нас хотят попугать.
— Кто-нибудь из них вернулся в зал?
— Вернулись. Я узнала только троих. У одного сильные следы побоев у одного глаз почти был выбит, а третьего я не знаю. Они все время лежали.
— Вот мужчин вывели, через какое время это случилось после того, как вас загнали?
— Я точно не могу сказать, но это было в первый день. Может через час. Я точно не знаю.
— Вы сказали, что одного из мужчин, которые вернулись знали.
— Туганов.
— Вы с ним разговаривали о том, куда его выводили и что там случилось?
— Нет, там невозможно было. Я просто, когда его увидела, я обрадовалась, что он живой. А то, что другие не возвращались, у нас какие-то сомнения были.
— Скажите, Туганов выжил?
— Нет. Потом, когда мы начали чуть-чуть успокаиваться, рядом с нами сидела учительница начальных классов Татьяна Титова. И мы как то с ней разговорились. И мы не знали, какие у них требования, потому что нам ничего не говорили. А потом мы узнали, что, это она мне сказала, не знаю по каким каналам она это узнала, они хотят, чтобы вывели войска из Чечни. Я сразу ахнула. Боже мой, это разве можно, такую глобальную проблему решить ценой наших детей. Кто на это пойдет?! И у меня уже страх появился естественно. Страх не за себя, за детей. За всех детей. Потом, в этот день они давали воду. Правда предупредили, что если хоть один взрослый сделает глоток, они сразу расстреляют его.
— А кто давал воду7 кто-то из заложников или боевики?
— Из своих.
— Еду давали?
— Нет.
— А в течение этих трех дней боевики в вашем присутствии кушали что-либо?
— В нашем нет. Но они постоянно менялись. Я не буду наверное повторяться, что там было очень душно, невозможно дышать. Попросили, чтобы открыли окна. Они на это не шли. А потом все таки выбили, но...
— Кто из членов вашей семьи как пострадал?
— У меня большая семья.
— Вот из тех, кто был в заложниках?
— Они погибли. У меня и сын и дочь погибли.
— В какой день они погибли?
— В третий день.
— Скажите, погибли они где, в каком месте?
— В зале.
— Погибли от чего?
— Прежде чем, Вы извините, те кто там впереди. Можно я чуть-чуть тавтологии.
— Вы скажите, от чего, и потом мы.
— Я все время сидела, когда они развесили, мы старались, что там было не знаю, мы старались отодвинуться дальше к окна, чтобы не прямо под этим сидеть. И мы чуть-чуть перебрались ближе к окнам. И вот эти все три дня мы сидели там. Я ни секунды не спала. Все время на улице стреляли и мы друг друга спрашивали: "Интересно, кто там стреляет?" Оказывается, там малейшее движение, открывали уже огонь.
— Значит, дети погибли Ваши от взрыва?
— Я не знаю.
— Что на второй день было.
— На второй день со мной была моя сотрудница Татрова Ирина, она тоже была с детьми и со своей свекровью. И когда в обед стал вопрос, что на наши переговоры никто не откликнулся до сих пор. В смысле боевики нам так сказали: "Вы стадо овец, вы никому не нужны." И когда все таки мы попытались выяснить, для чего, наши дети при чем, один из них нам ответил. Я не знаю как его зовет, такой худощавый, черный, такой вредный. Он нам говорит: "Моих детей тоже расстреляли. Чем ваши дети лучше моих. Мне абсолютно все равно, что будет с вашими детьми." С ними невозможно было разговаривать. Мы опять попытались ему объяснить, ну при чем ту все таки именно наши дети. "Дзасохов Ваш президент. Вы же его выбирали. Вот он открыл коридор в Чечню, и наших сестер, братьев, матерей, детей убивают. Вы хоть что-нибудь сделали, чтобы это предотвратить" Ну что мы могли сказать. Действительно, мы его выбирали. Я потом, когда вышла оттуда, я мужу задаю вопрос: "Что же вы там делали, люди?!" "Мы, — говорит думали, — что там все нормально. К нам выходили и говорили, что их кормят, им выдают воду." И когда мы услышали на второй день, это Лидия Александровна нам сказала, что передают по центральному телевидению, что там 300 с чем-то человек. У нас волосы дыбом встали. Хорошо, директор там, учителя там. Неужели в районо нет данных.
— Вы Кулаева где видели?
— Вы меня извините. Вот его лицо я знаю, но во что он был одет, что он говорил, что он делал. Я абсолютно его не помню. И я когда была на лечении в Москве, мне позвонили с прокуратуры. Я думала, что более важный какой-то вопрос, раз мне туда позвонили. Когда они мне назвали его фамилию, я им сказала: "Вы меня извините, но я на Вас кладу трубку! Кулаев меня не интересует. Меня исполнители не интересуют." Меня интересуют заказчики, организаторы этого преступления. Кто-то за это должен ответить. Кто подготовил, как они проехали. Действительно, я удивляюсь. Милиция с обеих сторон охраняет себя. Я говорю: "Что это такое, что за наряд выстраивается здесь каждый день?" А они говорят: "Получили такие сведения, что г8отовится какое-то нападение." Себя они охраняли. И я повела спокойно своих детей в школу. Я думала, что государство нас защитит.
— Эльвира Хаджимурзаевна, ну давайте мы вернемся все таки к Кулаеву. Вот вы сказали, что Вы лицо его помните. А где Вы могли видеть это лицо?
— В зале. Почему я его хорошее не помню. Мы друг другу, и детям даже, говорили так, вот в лицо боевикам не смотрите. Лариса выступала, она сказала, что они хорошо относились к беременным. Рядом со мной оказалась, я не знаю, кто она такая была, беременная женщина, ей стало плохо. Она мне говорит: "Ты меня извини, я тебя не знаю. Но вот моя дочка, — она спала на полу, — моя дочь лежит. Если со мной что-то случиться, тебе я ее поручаю." Я говорю: "Ты что?" Это было второго вечером, часов в 11. И я кричу, но Лариса наверное меня не слышала.
— Не ссылайтесь на Ларису. У Ларисы о свом было.
— Нет. То что я сама испытала, я об этом говорю. Она меня не слышала. Я говорю: "Женщине плохо. Она беременная." А боевик там сидел, мне говорит: "Заткнись, сука, сейчас я тебя расстреляю!"
— Это к5то сказал?
— Я не знаю, кто-то из боевиков.
— Это Вам сказал?
— Да.
— Скажите, а вот этот боевик, он в маске был?
— Нет. Он был без маски.
— Но это не Кулаев?
— Это не Кулаев. Его лицо я хорошо запомнила. Среди мертвых, мне в прокуратуре показывали, я его лица не узнала. Но там такие лица, невозможно было кого-то опознать. На второй день, я перескакиваю, но все таки я хочу высказаться. На второй день, ближе к обеду Лидия Александровна говорит...
— Это кто такая?
— Директор школы.
— "Мы, — говорит, — никто на переговоры не идет к нам. Мы никому не нужны. Мы своим властям не нужны." Тогда эта Ира Татрова, которая со мной работает, она говорит: "Можно, я пойду. У меня есть там родственник. Я может быть через него." И они с ней, она подошла еще к дочери Мамсурова, вот они втроем пошли. И опять мы сидим, ждем. Они вернулись, Ира пошла и говорит: "Ты знаешь, ты детям ничего не говори, но по-моему очень плохое состояние. Мы действительно никому не нужны. Никуда мы не дозвонились. Единственное, дочка Мамсурова дозвонилась домой и поговорила со своей бабушкой." И все. Больше нигде телефоны не отвечали.
— Скажите пожалуйста, вот когда Вы находились в зале, Вы видели как убили Бетрозова?
— Нет, как убили я не видела. Его убили со стороны тренажерного зала. Как убили, за что, я не знаю.
— Кто из боевиков его убил.
— Я не знаю. Это я не видела. Я видела, когда его только выносили.
— А выносил кто его?
— Ну, кто-то из своих. Не боевики, наши же. Все ахнули. Это был первый труп на наших глазах. Вот тогда мы поняли, это что-то серьезное. Раз уже людей начали убивать.
— Вам известно, за что его убили?
— Нет. И вот так я детей заслонила, чтобы они не видели. Они спрашивают: "Мама, что, что?" Я говорю: "Ничего!" Но они ничего не видели. Как потом выяснилось, что это был Бетрозов. Я по слухам узнала, что он перечил им, что-то не так сказал, его сразу убили.
— Учитель Кониди, Вам известно, что он тоже убит?
— Да.
— Учитель Михайлов убит.
— Я потом это узнала.
— Вы имеете виде после освобождения?
— После освобождения.
— А Кониди?
— Я к нему с большим уважением относилась. Я в технике действительно не разбираюсь, но они как-то к вентиляционной системе подключили свое взрывное устройство, проверяли все время. Вне зала, там совершенно другие лица были. Был один высокий такой, он точно араб был, такой темный, высокий, симпатичный. Туда несколько раз из коридора заходил. Очень часто совершенно другие лица заходили. Проверяли. Я на 3 день я совершенно их уже не боялась. Детей никуда не пускала, сама встала, пошла в ту сторону. И у них была маленькая комнатушка.
— У них, это у кого?
— У преподавателей физкультуры. Это наблюдательный пункт боевиков был. Туда никого из нас не допускали. Там свежий воздух, окно открыто всегда. На что я еще обратила внимание. Что для меня важно. На второй день утром я заметила, что один из боевиков зашел в зал, тоже которого я раньше в зале не видела, и у него под мышкой была газета. Я так присмотрелась, "Северная Осетия", это я точно видела. И как-то они собрались и начали рассматривать газету. И у меня опять таки вопрос. Когда показания давали комиссии московской, я этот факт тоже сказала. И они мне говорят: "А может это старая газета." С какой стати они рассматривают старую газету?
— Это уже их субъективное мнение. Как говориться. Вы можете сказать, при каких обстоятельствах погиб Конидии?
— Нет, не знаю.
— А о том, что он хотел сто-то там разминировать.
— Я подошла к тем дверям, а он сидел. Учителя как т сидели, как с коридора зайдешь, по левую сторону. А мы в основном, родители, дети, мы сидели по правую сторону. Там невозможно было не то что лежать, мы стояли на коленях. И я на 3 день, уже абсолютно было все равно, потому что у детей поднялась температура. И я знала. Что сегодня что-то должно произойти. И подошла, где они все время проверяли, к этим дверям. А там стоял боевик. И он отошел в какой-то момент к выходу. Они там собрались, о чем они говорили, я не слышала. И увидела Кониди, он сидел с учителями. Думаю, может встретимся взглядом. И все время, то что его часто вызывали, он не показывал. Конкретно я ничего о нем не могу сказать. Но последний день, когда детям было совершенно плохо, они естественно были неуправляемы. Директор говорит: "Больше вы сами шумите, нежели дети." И они тогда вообще взбесились. Все время один ходил с мобильником: "Вы можете мне помешать. Я не услышу очень важного для вас звонка."
— Это кто ходил с мобильником? Он кто был для этой группы.
— Он кто-то из руководителей. Нас успокаивали. Тогда Лидия Александровна это сказала. Они опять начали палить в потолок. Дети уже на это даже не реагировали. Я тогда начала искать ручку, говорить нам нельзя было.
— Скажите, а во время этой пальбы в потолок, мог был перебить провод?
— Да, они это халатно сами делали. Я нашла все таки ручку, написала записку. Я говорю: "Будьте милосердны, хотя бы ради своих детей. Ради наших детей. Если воду не даете, хотя бы шлангом полейте их. Пить не давайте, но полейте шлангом, чтобы они успокоились, спокойно лежали." Эта записка попала к директору школы. Она, я наблюдала, она говорит кому-то из учителей, я по губам поняла: "Прочитай, я без очков не вижу." Когда она ей прочитала, она поднесла кому-то из боевиков. И они вместе начали обсуждать эту записку. И они потом, громко она говорит "Они не могут этого сделать, потому что они боятся, что провода намокнут, и потом не сработают. Они отказываются."
— Где Вы находились в момент взрыва?
— На момент взрыва я как обычно сидела на своем месте, возле второго окна. Девочка и мальчик у меня, вечером они начали пить мочу. Второго вечером уже они не управляемые были. Раздали бутылки, мальчиков не выпускали, они, бедные, друг друга просили: "Ты не хочешь писать?" И они нас спрашивали: "Мы больше воду никогда не выпьем?" Как мы после этого вообще кушаем?! "Мы больше кушать никогда не будем?" "Вы что говорите, — говорю, как вы не будете? И кушать вы будете, и пить вы будете."
— Ваши дети при Вас находились в момент взрыва?
— Да. И вот буквально за час, за 2 до взрыва девочка мне говорит. Недалеко от нас сидели ее одноклассники, которые были без родителей. Она меня начала просить: "Мама, пусти меня туда." Я боялась конечно но так было спокойно, мы не думали, что все так начнется. Я говорю: "Ладно пойди посиди с ними." Я ее туда отпустила. Оказывается, они листики от цветов раздавали друг другу. И вот она там сидела, а мы с мальчиком где обычно сидели. Я вообще место не меняла. И вот буквально за 15-20 минут до взрыва, он все время мне твердил: "Мама, я сейчас умру. Дай мне хоть глоточек воды." И опять таки на мое несчастье рядом сидела женщина какая-то со своей дочкой, она мне говорит: "Ты отведи его туда. Я там девочку напоила. Может и тебе дадут воду." Он как услышал, все, я его не смогла остановить. Встал, и через людей, естественно столько возмущений, все уставшие. Мы прошли до тренажерного зала, где взрыв первый произошел. Мы туда подошли. И вот на проходе там стоял боевик. И кто-то из наших женщин, в черном, такая высокая, симпатичная. Я его начала умолять: "Если воды нет, хотя бы выпустите его туда, чтобы он воздухом подышал." Она его тоже начала просить: "ЕЕ не выпускайте, ребенка хоть пустите." Я туда заглянула, там человек 15, и дети сидели, и взрослые. И я так позавидовала, хоть бы его туда выпустили. Когда нас не пустили, я так развернулась, и мне самой стало плохо. Я присела на корточки, и женщине говорю: "Потяните меня за волосы, а то я чувствую, сейчас сознание потеряю." Она начала тянуть, мне как-то легче стало. Я посмотрела, а мальчика рядом нет.
— А где был Ваш сын?
— Он рядом был, но я когда присела, в этот момент, я не знаю, куда он у меня делся. Я хотела вскочить, повернулась. И вот в этот момент был первый взрыв. И я ничего не помню. Я помню, что я загорелась, я горела. На меня стали падать люди, наверное вот это меня и спасло. А потом я очнулась, уже ближе, вот там дверь была замурована, потом они оттуда отстреливались. И я когда пришла в себя, у меня была сильная контузия, на мне лежали трупы. И я ничего не соображала. Я просто слышала взрыв, опять взрыв. И я думала, может голова не на месте. Но то, что у меня там дети были, я не вспомнила.
— когда Вы пришли в себя, Вы вспомнили, что где-то должны быть дети?
— Конечно.
— Вы нашли их?
— Нет. Я глаза открыла, и смотрю, там боевик. А потом слышу голос: "Кто живой вставайте." Я думаю, встать, не встать. Думаю, наши наверное уже пришли. Встала, пошла. И вот через эти трупы нас повели. В общем я второй раз оказалась в заложниках. Оказалась в столовой. И я когда по трупам проходила, мне в голову стукнуло, что у меня дети. Я стала кричать. Но он сзади предупредил: "Шаг в сторону, я сразу стреляю в спину." Меня уже это не останавливало. Я побежала туда, где сидели. Там их нет. Но там живые люди. Я говорю: "Что вы лежите?! Вставайте! Пойдем, нас выводят." Я уже не знала куда. Побежала в другую сторону. В истерике бегаю. Я их не нашла, но я уже поняла. Что у меня были дети.
— Скажите, вы попали в столовую или нет?
— Да, нас вывели.
— Сколько времени Вы находились в столовой?
— Ну, точно я не могу сказать. С одного угла были мы.
— В столовой вы видели Кулаева?
— В столовой я Кулаева не видела. В столовой, когда я зашла, там уже были люди, и раненые. Уже истекали, многие погибли.
— А были там боевики?
— Были.
— Сколько их было в столовой?
— Точное количество я не могу сказать. В таком шоковом состоянии это невозможно. Один из них выносил, где они готовили потом я там обошла все, выносил в ведре воду и давал нам.
— Это когда Вы в столовой находились?
— В столовую уже когда вошли.
— Можете сказать, кто это был?
— Нет, я не могу сказать. Они все мне были на одно лицо.
— Скажите пожалуйста, какой вред Вам причинен гибелью Ваших детей?
— Вы обязаны задать, я знаю. Лично к Кулаеву у меня. Если бы у него даже все золото мира было, я бы у него ни гроша не взяла. Человек отличается от животного тем, что он отвечает за свои поступки. И хоть он говорит, что не знал куда идет, это не правда. Может быт они не знали, что на детей идут. Что на нехорошее дело идут – это они точно знали. Это одно. К Кулаеву у меня никаких требований нет. Действительно, единственная просьба к нему, если у него действительно свои дети, наши жизни, никогда уже не будет такой. То же самое и ваша жизнь. Помогите хоть в этом, скажите правду, и не отнекивайтесь. Есть Бог, вспомните стихотворение Лермонтова, есть другой суд. Вы этого не боитесь? У меня претензии к государству.
— Я поняла.
— То что наших детей, ни меня, ни взрослых, то что наших детей не защитили, мы до последнего не верили, что с наших детей волосок упадет.
— Скажите пожалуйста, как Вы считаете, какого наказания заслуживает Кулаев, если суд признает его вину?
— Высшая мера.
— Я не имею вопросов к ней.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У потерпевших ест вопросы?
— Годзиева. Когда ты была в столовой, ты уже слышала, танки стреляли?
— Стреляли. Я лично получила ранение с улицы, я не помню, что там, снаряд или от чего. Это я точно знаю, что-то залетело с окна. Нас заставляли кричать: "Вы кричите, чтоб не стреляли, что здесь свои."
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— А Кулаева Вы не помните.
— Вот лицо мне знакомо. Но не могу его вспомнить.
— Вы его в зале видели или в столовой?
— В зале.
Голоса из зала:
— А вот...
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Ну подождите, так же нельзя.
— Извините, Пак Марина.
— Я понимаю, я Агузаров. Но подождите. Пока я задам вопросы.
— В столовой может он был, но я была в шоковом состоянии, потому что я детей своих не находила. И после контузии. Многие моменты я потом вспомнила, но думаю, может это сон какой-то. И мне подтверждают те, кто со мной рядом были. У меня такое состояние было. Вообще с головой что-то было. Я долгое время лечилась. Так что может он и был там, я не помню.
— Скажите, какие-нибудь требования кроме вывода войск из Чечни боевики выдвигали?
— Нет, мне больше ничего не известно. То, что они требовали правительство на переговоры. Они просили на переговоры Дзасохова, президента Ингушетии.
— Скажите, а та женщина, Татрова по-моему Вы называли, она якобы дозвонилась, что она конкретно сказала.
— Она конкретно сказала, что они никуда не смогли дозвониться. Везде телефоны отключены. Я не помню, но они никуда не смогли дозвониться. Единственное, эта девочка поговорила со своей бабушкой. А та обещала, естественно, поговорить с Таймуразом.
— Она жива осталась?
— Да.
— Там еще вопрос у потерпевших.
— Эльвира, вы сказали, что к одному боевику подошел мальчик. Кто этот мальчик.
— Я не знаю, если бы я знала, что этим кончится, я бы запомнила.
— Они по-осетински говорили?
— Нет. По-русски.
— Почему ты думаешь, что это боевик?
— Он стоял с автоматом.
— Их было 32.
— Когда говорят, что человек 30 их было, я думаю, что их было гораздо больше. Потому что, когда мы в корридо зашли, они стояли везде. Я думаю, что и на втором этаже. Потому что я видела, как кто-то оттуда спустился, один из них. Что касается того, когда мы в зале сидели, они постоянно менялись, но почти одни и те же лица дежурили. А заходили иногда, то в спортивных. Я еще думаю, откуда эти люди? Молоденькие совсем. Кто в маячке. Так что там очень много людей было.
— Скажите, когда взрыв произошел вы не поняли от чего?
— Нет. Я как-то сидела на корточках, спиной к дверям, где произошел взрыв. Я первое время инее поняла. Я вся загорелась. А потом еще взрыв и я отключилась. Можно мне задать ему вопрос?
— Сейчас. Да пожалуйста.
— У меня такой вопрос. Вот хорошо, Вы не знали куда едете, с какой целью едете. Но когда Вы уже приехали, увидели детей в зале. Я Вас не помню, но люди говорят что Вы себя нехорошо вели. Как это объяснить? Ваше поведение. И еще, какие указания, я знаю вы исполнитель, Вы не из руководителей, конечная ваша цель. С чем вы пришли в школу, убить детей или это была случайность? Вам что сказали, какие указания вам давали. Почему вы себя так вели?
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Давайте по одному. Дождитесь ответа.
— Какие указания.
— Вам понятен вопрос?
Нурпаша Кулаев:
— Да. Нам они ничего не говорили. Мы 4 в столовой постоянно сидели. Они между собой там разговаривали. Когда я подошел, в то время женщины взорвались. После этого я не выходил.
— Нет, но вам давали указания воду не давать.
— Воду в первый день они давали воду им. После этого Полковник сам говорил: "Не дай Бог, если я увижу, кто-то если воду даст им, я сам его застрелю здесь."
— И чем все должно было закончится.
— Я не знаю, они не говорили. Они хотели, чтоб войска вывели на равнину из горных районов Чечни.
— А если не выведут, вы должны были нас всех убить?
— Ничего не говорили.
— А к чему вы должны были готовиться? Как себя вести?
— Я не знаю. Мне они ничего не сказали. Они говорили: "Если будет штурм, будем отстреливаться до последнего."
— Они говорили: "Мы вас защитим, вы не переживайте. Пока у нас будет последняя гильза мы будем вас защищать. От ваших же."
Голоса из зала:
— Так и получилось.
— Если начнется атака, тогда. Они все время боялись. Почему на второй день к вечеру они так раздобрели, улыбка появилась на лицах. И они вроде бы начали собираться. И мы наблюдаем, Боже мой, мы думали они открыли коридор, к чему-то пришли. Оказывается, это вот этот звонок, о котором Лариса говорила. А потом они уже и телевизор выключили, стали собираться, как мы обрадовались, а потом опять.
— Что значит стали собираться?
— Они телевизор выключили. У них на столах Коран, книга была. Где тренажерный зал, у них там был столик, телевизор. Они все выключили, стали вроде бы собираться и повеселели.
— Это было второго вечером?
— Да.
— До Аушева.
— Я не помню. Аушев когда пришел, нас предупредили, никаких вопросов не задавать, молчать. Когда он зашел, я почему-то с ним взглядом встретилась. У меня слезы текут, и смотрю на него, и в какой-то момент. И в меня это вселило такую надежду, его глаза. Обманчиво было оказывается. Я подумала, что он нам пришел помочь.
— Присаживайтесь. Батагова. Имя, отчество.
— Фелиса Мухтаровна, 48 года рождения. Живу в Беслане по улице Батагова, 6.
— Число, месяц.
— 23 июля.
— Место работы.
— На данный момент я пенсионер.
— Фелиса Мухтаровна, Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Пожалуйста, распишитесь у секретаря. Пожалуйста.
— Я хочу начать с того, пуст он посмотрит мне в глаза.
Старший прокурор управления Генеральной прокуратуры РФ на Северном Кавказе Мария Семисынова:
— Фелиса Мухтаровна, Вы сначала ответьте на наши вопросы.
— Я на Ваши вопросы на все отвечу. Дайте высказаться, все, что я хочу сказать.
— Нет, вначале ответьте, а потом. Скажите, Вы раньше встречались с ним?
— Я раньше с Кулаевым не встречалась. Ни с Ходовым, ни с Кулаевым, все они для меня террористы.
— Кто из членов Вашей семьи находился в числе заложников7
— Я со своими внуками. Сестра с племянницей.
— Кто, назовите внуков.
— Лолаев Хетаг Аланович, 91 года рождения.
— В какой класс он ходил?
— В 7 перешел.
— Еще кто?
— Лолаева Алана Алановна, 94 года рождения, перешла в 5 класс. Ногаева Рита Мухтаровна, 44 года исполнилась.
— Это кто Вам?
— Это моя сестра.
— Ногаева Элина Эльбрусовна, 9 лет. Перешла в 4 класс. Она погибла там. Сестра тоже погибла там.
— Не торопитесь, подождите.
— Внучка моя погибла.
— Это кто, Алана?
— Да, 10 лет.
— Хетаг?
— Он живой, спасибо Богу.
— Он был ранен?
— Да, ранен был.
— Скажите, находился он на излечении?
— Находился.
— Вы тоже находились в числе заложников.
— Да, я была заложницей. Все три дня находилась в спортзале.
— Скажите, Вам ранения какие-либо были причинены.
— У меня были ранения.
— вы находились на излечении?
— 1 месяц лежала в больнице.
— Скажите пожалуйста, находясь в спортивном зале Вы видели...
— Я Кулаев не видела.
— Вообще не видела за эти 3 дня?
— Не видела. Все они для меня были Кулаевы, Ходовы, одним словом террористы. Я его не видела! Я хочу, чтобы он сейчас мне посмотрел в глаза, если можно. Посмотри на меня, в глаза. Не опускай голову, пока я буду говорить! Как осетинская невеста в углу! Смотри на меня, смотри на того, кого ты убил! Сюда смотри! Ему трудно смотреть?! А мне трудно на него сейчас смотреть! Хочу начать с того. Я пришла. Ко мне позвонила Марина Маирбековна, учительница нашей Аланочки, классный руководитель. Она позвонила, сказала, чтобы пришли к 9. В 9 часов начнется линейка, а они должны дать представление. Это было вечером, сказали, чтоб они купили шары. Обязательно 5 штук шаров. Она побежала купила. Я говорю, иди купи больше. Но конечно я сейчас лишнее говорю. Я хочу начать с того...
— Вы ответьте нам на те вопросы, которые нужны для суда.
— Вот это все нужно для суда. Послушайте меня!
— Нет, как вы шары покупали, это не нужно.
— Вы меня пожалуйста не перебивайте. Для нас это интересно. Вы дайте мне высказаться пожалуйста. Вот пока я не закончу говорить, Вы меня пожалуйста не перебивайте! Если можно. Я пришла в школу заранее.
Голоса из зала:
— Мы с тобой!
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— Вы мне демонстрации не устраивайте, а мы что, против нее.
Пострадавшая:
— Там никого еще не было. Я просто хочу все подряд рассказать.
— Я прошу, просто давайте.
— Не надо ничего. Я просто хочу рассказать все.
— Пожалуйста рассказывайте.
— Школа была пустая еще. Зашла я с внучкой. Классы были закрытые. Я почему это хочу сказать, потому что это очень важно. В школе именно кабинеты были закрыты. Она привязала к батарее свои шары, и стали мы ждать, когда будут собираться учителя, и все остальные. Вдруг приходит Томаева, учительница, она говорит: "Мы приготовили для Аланочки книги. Давай поднимемся." Она открывает кабинет ключом. Берем книги. Я говорю: "Я сейчас принесу тебе остальные, которые у меня есть." Я оставила всех, пошла за книгами. Я близко живу к школе. Мне в тот день надо было в город поехать, я вообще не собиралась на линейку, внучка меня заставила. Пришла Я обратно с книгами, и коробку конфет вот так захватила с собой. И только учительнице протягиваю коробку конфет, книги у меня в руках, и бегут боевики. Маски на них надеты, вверх стреляют и кричат.
— Это вы во дворе были?
— Во дворе были. Я сразу оценила ситуацию, стала кричать: "Разбегайтесь!" Но детей около меня моих нет. Вокруг школы везде стоят гаражи, что не допустимо, не положено это. К нам пожарная машина просто так не въедет в школу. Если бы понадобилось тушить школу, наверное забор бы снимали. Нет у нас такого места, чтоб въехала машина тушить школу. Старшеклассники многие убежали бы, еще больше убежали бы. Но у них не было этой возможности из-за гаражей. И стали нас направлять в спортзал. Именно спортзал они говорили. Многие потерпевшие они этот момент наверное просто пропустили. Они кричали: "Бегом в спортзал!" И они вот так вот нас кольцом загнали туда. Подхожу я к двери, стоит Лидия Александровна. Внук мой подошел, и я его подсадила к окну. Под окном была насыпь. Окно было открыто, я его подсадила и говорю ему по-осетински: "Зайдешь в класс и оттуда выскочишь в другую сторону." Он говорит: "Хорошо, бабушка." Естественно я потом говорю: "Лидия Александровна, я пойду вперед, мне кажется детей там сейчас задавят." Аннета стояла с ребеночком. У нее маленькая девочка грудная была. Она стояла в стороне, и зашла одной из последних. Я, она и Лида Александровна. Зашла я, и террорист террориста обнимает, берет за руку, здоровается. Вроде бы даже, как будто пострадали, вот такое отношение друг к другу было. И сразу же нас загнали в спортзал. Я естественно поняла, что мой внук не смог через другое окно выскочить, стал там смотреть. Стою и всех успокаиваю: "Не бойтесь, успокойтесь." Хотя я поняла ситуацию, но я хотела, чтоб люди успокоились. Бетрозов естественно на осетинском языке успокаивал. И его сразу они, видели что он здоровый мужчина. Его сразу вот так вот застрелили. И он сразу вот так вот упал на спину. Высокий террорист в маске был. И два около него были. Он ему говорит: "Я тебя запомню." Он так сказал вот террористу этому. Сестра моя вот так схватила дочку и закрыла ей глаза. "Мама, — говорит, — почему дядечка упал?" "Ему, — говорит, — с сердцем плохо стало." И вот они заставили наших же потащить его к тренажерному залу. И вот так вот 2 раза его туда-сюда носили по полу. Чтоб все видели, что они могут это сделать. Туда потащили, вот так за руки держат, и обратно так же тащат его. Кровавый след вот так оставляют, вот так несут. Все галдят, все кричат, все плачут. Внук мой говорит: "Я тебя прошу, бабуля, будь как все." И когда его застрелили я замолчала, сделала место. Нам сказали: "Руки зайчиком!" И мы вот сели, вот так заставили нас сесть. И сидим так. И просидели до вечера. Их же боевики прыгнули на одно кольцо, на другое, надели. Когда я зашла в спортзал, этот арсенал оружия стоял у стены, где тренерская комната. У стены стояло очень много оружия. Вот это они точно не завезли на машине. Машина еще была там. Они с собой по одному этому не могли занести. Они нас загнали одними автоматами. Заставили наших поддерживать и протянули растяжки. Вот эти, заминированные. Наверху. Вот такой формы они были. Замотанные скотчем. И одна в середине самая низкая. Я всегда боялась, что может задеть головой. Но естественно не я, но высокие. И каждый раз мы кричали: "Опусти голову." Вот кто бы проходил. Потом к вечеру стали со стороны тренерской комнаты, они выбили там полы. Потом с другой стороны стали выбивать. И после этого, я не говорю, что из под пола вытащили оружие. Я не видела откуда они вытащили. Они после этого. Типа саманного, серого цвета вынесли, именно сами террористы. Другие растяжки они делали с нашими мальчиками. А это они вынесли сами, вот большую вот эту мину. Ну, потом я уже узнала, что это противотанковая мина была. И внизу растяжки были, и там поставили на пол. И вот они до 3 числа стояли на полу. Потом поставили на стул. Потом стул подвинули к стене. Так же было?
Голоса из зала:
— Да.
— Я поняла, что они сами боятся, что могут задеть, и вот это может взорваться. Боевики зашли и сказали: "Оказывается вас 120 с чем-то." Потом уже сказали – 354. и они вышли: "Да вы же стадо баранов, шлюхи, наркоманы. Никому вы не нужны. Посмотрите, вас сколько тут в зале? Больше чем полторы тысячи, а вас называют – 300 человек." И тогда Лидия Александровна встала и говорит: "Лариса! Лара!" Стала кричать, жену Мамсурова искать. Другая Мамсурова отвечает, Марина ее звать: "Ларисы здесь нет." А девочка сидела около меня, с одной стороны, Мамсурова. Они соседи моей сестры. С другой стороны мальчик сидел. Внучка моя на колеях у меня сидела. И так как директор сказала: "Замира, встань" Мне пришлось вместе с ней встать. Я встала вместе с Замирой. Думаю, ну как ее пустить тоже одну? Встала я, и она меня представила матерью прокурора: "Да, кстати, мать прокурора тоже тут." Поднялись мы на второй этаж. Пришли кто-то 2. Я не знаю, кто был. Я им говорю, они там журнал какой-то взяли, террористы, которых я вообще в зале не видела, за эти три дня потом. Они были, вот как Вам их описать? 4 холенных, здоровые такие сидели. Не наркоманы, я знаю, какие наркоманы бывают. Между ног у них вот так вот автоматы. И они меня спрашивают: "Вы мама прокурора?" Я говорю: "Да." А дети прокурора? Я говорю, у него нет, он не женатый. Они предъявляли, что сидят у нас тут с Ингушетии тюремщики, требовали, чтоб их отпустили. Это уже понятно, что нельзя было меня брать с собой. Я не за себя боюсь. Я боялась за детей, и за всех остальных своих. "Нет у меня тут никого, — говорю, — я патриот этой школы, я здесь живу. Мои дети эту школу закончили. Я пенсионерка, и каждое торжество я здесь бываю, и вот я сейчас поэтому тут." Они вот так вот записали. Я еще так хорошо помню. Насколько вот она была не права. В 96 году убили моего сына, 22 с половиной года. И поэтому наверное они обо мне слышали, они об этом знали. Они записали Батагов Алан Русланович, сразу записали Борода, даже кличку записали. "То, что я ему позвоню, — я говорю, — это никакого толка нет. Я позвоню ему. Я могу с ним поговорить. Но он с Дзасоховым никакой связи не имеет. Я, — говорю, — могу найти. Я позвоню Таймуразу Батагову, он может связаться с Дзасоховым. Потому что они в кантате. Они в одном аппарате. А прокурор в каком общении с Дзасоховым?" "Батагову не надо звонить! Если надо будет, мы Вас найдем," – вот так они сказали. Естественно Замира звонит отцу на сотовый. Отец не поднимает сотовый, отключенный был, что, не знаю. Сотовый не отвечал. Тогда она позвонила домой Мамсурову. Подняла ее бабушка. Она начала по-осетински говорить. Они говорят: "Не надо по-осетински говорить, говори по-русски." Тогда директор взяла у нее трубку и говорила. В то время наверное с сердцем стало плохо бабульке, она упала говорят. Кто-то взял трубку. И она ей говорит: "Сообщите всем, что нас много. Больше чем 1000", — вот весь разговор, весь ее диалог. Все. Вот то, что она пишет, что она разговоры вела с Таймуразом или еще что-то. Никакого диалога у нее не было с ним. Вот весь диалог, который я слышала. Директор сидела на скамейке после этого разговора. Выходит террорист из учительской, и он говорит: "Вот мы террористы, но мы деньги не тронули." Она говорит: "Спасибо." Хочу спросить вот этого террориста: "Что это за деньги?" Вот директор ответила, спасибо. Потом она сказала, что у нее в кошельке было 500 рублей. Я не знаю, я не считаю, что 500 рублей деньги на тот момент. Вот террорист что может посчитать за деньги? Значит, это он увидел?!
— Спросите потом.
— Я сказала ему: "При чем тут дети? Тут очень много детей." Самое мало, мы взрослые 500-700 человек. Выпустите всех детей, мы согласны на любую голодовку. Мы не выйдем, пока ваше желание не исполнят. Будем сидеть до тех пор, даже если нас будут освобождать, мы будем ждать, пока ваше желание не выполнят. Только детей выведите. "Нет! Наших детей точно так же мучают. Они в лесах везде и всюду, калеки. Наши дети никому не нужны. А вы тут приютили тюремщиков. Где вы были, когда это. почему, — говорит, — Кабарда не приняла?!" Вот весь их диалог. "Почему другие, — говорит, — не пустили тюремщиков?! Почему у вас ворота раскрыты. Вот терпите теперь нас." Они прям вот так ответили. Я говорю: "А мы при чем? Мы привели в государственную школу своих детей. Почему вы сейчас покушаетесь на детей?! Тут много грудничков. Как вы это себе представляете." "Нам все равно. Мы террористы. Мы свое дело делаем. Если вы нужны своему народу, вас народ защитит." Итог у нас вот такой, как Вы видите, наша защита вот такая. На второй день, после полудня, постоянно нас успокаивали автоматом. Нам говорят: "Тише, сейчас будет ваша судьба решаться. В конце концов, замолчите!" Директор говорит: "Мне стыдно за вас. Это что вы. Неужели вас ничему не учили?!" Да, не учили нас! Нас не учили терпеть вот это все унижение! В отличии от нее я не родила ни наркомана, как у нее наркоман сын и вор. И нет у меня проститутки. Я и сама выросла в Беслане. Вот я сейчас хочу, чтоб все знали! Я хочу доказать миру, что я не баран! Мне внушали эти три дня, что мы бараны там. В итоге и правда мы бараны, если вот это допустим, что она сидит кашу кушает. Ни разу не придет, вот ему в глаза не посмотрит. Я лично хочу, чтоб она сидела вот тут и слушала все наши упреки, все наши разговоры. Потому что она из-за своей жадности, из-за своей халатности погубила детей! Она не как директор себя вела в школе! Она охраняла свою тушу! Она не сказала своему коллективу: "Чего вы около меня сидите? А ну идите, сядьте около детей. Вы учителя. " Первым долгом они учителя. Да, им Бог дал жизнь, на эту жизнь покусились. Они вправе ее охранять. Но где-то еще есть Островский, которого они должны знать. Какую жизнь они должны вести, если они на посту учитель, правильно?! Никто из них не был в спортзале. Я не говорю за то, что они погибли. Они тоже ничего не делали. Но они были около детей. Пусть меня все дети простят, которых я успокаивала там. Говорила: "Не бойтесь. Все будет нормально. Посмотрите, сколько нас много. Нас выпустят!" Вы бы видели, какая у меня внучка была уверенная. Она измученная вся была, но она была уверенная, что я около нее. Я ей внушала, что все будет хорошо. Она только боялась, что зайдет ее дядя, и его убьют во время спасения. Она только вот этого боялась, вот ее маленькая головка была этим забита. Все будет нормально, нас спасут. Мы в государстве живем, которому не все равно, за которое мы голосовали. Пусть все убитые меня простят дети. Взрослые в зале, я их успокаивала. И вот начались: "Сейчас придет большой человек, и в конце-концов решиться ваша судьба." Это был Аушев.
— Это было на второй день?
— Это было на второй день. Ближе к полудню. Вы знаете, вдруг тишина. И вот так вот поворачиваемся все. И стоит у дверей в черном балахоне, как дождевик, на нем, Аушев. Вот так вот кивнул головой. Он конечно не здоровался с нами. И пошел у них вот этот разговор, переговоры. Опять шум. И вот тогда она стала стыдить детей. Дети же не понимают, что большой человек переговоры ведет. Какое она имела право оскорблять их?! Кричать на них, что ей стыдно за них. А мне стыдно за нее, что она не у места была. И мне стыдно за себя, за себя даже. Что я позволила старому человеку быть на кресле директора. Каждый должен быть у места. А у нас в государстве этого нет.
— Что было после того, как Аушев ушел?
— Когда он ушел, пошел слух, что выпустили детей. Мы конечно порадовались. Но там еще маленьких очень много было. Если выпускали, то пусть бы и этих выпустили. Совсем маленькие. Они стали вообще-то как сумасшедшие. Сами боевики после Аушева. Лично мои наблюдения были такие. Аушев вот пришел с такой целью, чтоб увести своих, которые у нег там были. И оставить тех ненужных, вот таких Кулаевых. Он своих увел. Мои наблюдения во такие. Если бы наши были поумнее немножко, взяли б его в заложники, вот так бы. Я считаю, что это была одна банда. Во главе с Аушевым. Он пришел, сказал: "Продолжайте в том же духе." Потому что среди нас была женщина, которая была невестка ингушей. Она молилась постоянно. Там они вот возносили вот эту молитву: "Аллах Акбар!" эта молитва орала во всю. Вот у меня всегда в ушах вот их молитва.
— В чем их агрессия выразилась после ухода Аушева?
— Я лично думаю. Что они поняли, что их оставили на смерть. Что другого выхода у них не будет. Они не думали умирать. Если б они умирать собрались, они б все сняли маски. Они пришли потребовать, выполнить свое задание. Хорошо они сделали, выполнили задание. Но этот труд не оценился. Кого надо было им, они вывели. А ненужные остались. Меня лично вот этот суд. Вот он за 1500 человек, как можно вот это вот ничтожество судить, вот одно. Я не знаю, я не могу вот войти в его положение никак. Я и так, я и сяк, я не могу в положение войти! Вы знаете, вот Аушев вывел там одну учительницу, Комаеву Риту Александровну. Она классный руководитель моей девочки, которая осталась там. У нее 4-х летний ребенок. На каком основании она полпала в эту кучку, я не знаю. Там она оставила своих детей. Двух дочек своих оставила. Она пришла ко мне просить прощения. Она подруга моей сестры. Я говорю: "Рита, я не могу тебя простить. Я тебя как человек не могу простить. Я тебя как мать не могу простить. Я тебя как учителя не могу простить."
— Скажите, что было на третий день?
— Вот я хочу еще сказать. Второго числа ночью лично меня подняли. Я не знала, я думала, что меня как мать прокурора ведут расстреливать. Но оказывается, они меня привели в другой зал, чтоб больше места осталось. Я внуку своему говорю: "Смотри за своей сестрой. За мной не идите." Ирина Сахановна впереди меня идет.
— Подняли только взрослых, без детей?
— Взрослых. Полных, пожилых подняли. Вот именно чтоб мест освободили. Я лично потом уже оценила так. И провели нас в этот зал. Там был бетонный пол, стекла побиты. Кониди был совершенно никакой. Я не могу сказать, его тошнило, ему плохо было, вот он очень плохой был. Цаголову говорит: "Вызови мне скорую. Позови мне моего сына." Он не в себе был. Вот он в угол пошел, рвал. Я даже думала, что он на меня вырвет. Вот так нагнулся. Прям вот так вот. "Позовите мне скорую" я говорю: "Сейчас придет скорая. " Ну что еще скажешь? Невменяемый он был. Вот что он хотел что-то сделать, это может правда, я не знаю. Утром я вышла, нас заставили выйти. Вывели, смотрю, моя сестра вышла уже туда, где взорвалась мина. Учителя вот так сидят, я сидела напротив. Я туда прошла. Ближе к тому выходу, где сильный взрыв был. Я говорю: "Рита. Ты что там сидишь?" Она на меня рукой вот так махает. Я села тогда в сторонке напротив своей сестры. Вот Лариса говорила, насчет лекарств. На подоконнике лежит девочка. Эта девочка никому не нужна была из учителей. У нее вот эта губа была пополам, вот так вот вся. Температура у нее. Горит, щеки горят. Она говорит: "Помогите мне." Я ей говорю: "Ну что ж тебе делать." Потом Лариса проходит, я говорю: "Лариса, дай ей что-то." Она: "Да ничего у меня нет." Дала нитроглицерин, или что, 2 таблетки. Шарики вот такие. Я не знаю, что это за лекарство. И женщина та перехватила их. Я протянула руку, она перехватила, дает своей приятельнице. А учительница одна говорит ей: "Твоя девочка лежит нормальная, как другие. Что ты хочешь?" она взяла себе все равно. Я уже не знала, что делать от возмущения. Потом она опять проходит, я говорю: "Лариса, дай ей что-нибудь." Она дала какую-то капсулу. С одной стороны красная, с другой стороны белая. Я не знаю, что за лекарство. И ребенок взял, она без родителей была. Она говорит: "Что с ней делать?" Я говорю: "Положи на язычок." И вот от возмущения эта женщина взяла, меня вот так вытолкала: "Ты вообще тут не сидела!" Я ей говорю: "Подожди. Вчера нас вывели. А ты что, забронировала это место? " Я встала и по дороге мне стало плохо, от возмущения. И мне с сердцем стало плохо.
— Расскажите, что касается боевиков, в частности Кулаева.
— Я сразу сказала, что они все для меня одинаковые.
— А брат его, без правой руки?
— Я не знаю, брат он его или кто. Я знаю, что там был мужчина один, без руки. Другой был с прострелянной рукой. Вот он самый злой был, вот этот с прострелянной рукой. Ходов, он вот так вот одной рукой заряжал, вот так вот стрелял. Вот все, что я могу о нем сказать.
— Вы можете сказать, видели вы его? Они ж не одинаковые, они ж не близнецы.
— Я еще раз скажу! Я на их лица не обращала внимание. Я смотрела только на своих детей. Для меня были все они на одно лицо. Я его там не помню.
— В третий день что произошло?
— Вот этот взрыв, я в тот момент дошла до того, что мне лучше стало. Внучка моя подбежала, видит, мне лучше, и побежала к сестре моей. Я села. И вот этот взрыв произошел. Я сам взрыв, гром, не слышала. Наверное, меня оглушило. Вот дым какой-то я почувствовала. И потом я даже не знаю. Как я очутилась на улице. Я потом пришла в себя, я была на носилках.
Тамерлан Агузаров, председатель Верховного суда Северной Осетии:
— У пострадавших вопросы есть?
— Нет.
— Подсудимый, у Вас вопросы есть?
— Нет.
— У адвоката?
— Нет.
— Присаживайтесь. Объявляется перерыв до 21 июня.