www.pravdabeslana.ru
Встреча Д. Козака с
пострадавшими при теракте в Беслане
23 мая 2006 года
Владикавказ, Дом Правительства
Козак: Ну мы сейчас поговорим, давайте…Попробуем поговорить… Во-первых, здравствуйте. Я рад вас всех снова
собрать, потому что мы не виделись… Хотел прежде всего
узнать про те проблемы, которые вас волнуют на сегодняшний день. Я знаю, вас волнует расследование и не только об этом…Я не хотел бы
произносить длинных речей, я хотел бы послушать вас. Что у вас болит, что вас
волнует.
Мы готовы делать все, для того, чтобы преодолеть эти настроения. С
таким настроением конечно тяжело.. Сегодня было
заседание суда, да? Вы каждый день слушаете это, прокручиваете в памяти те катринки, которые вы видели, тоже очень тяжело. Что
касается этого судебного заседания, оно в конце концов закончилось, и видеть
внутри что было глазами этого отморозка, анализировать, бесконечно выслушивать…И еще какая-то помощь если нужна, мы готовы рассмотреть и
по мере возможности … если чем-то можно помочь… Вот. В общем, я приехал с
вопросами, а не с ответами на эти вопросы.
Пожалуйста, кто хочет высказаться?
Элла: Вы сказали, прекратить анализировать. Вы имели в виду теракт?
Козак: Нет, я говорю о том,что прекратить прокручивать в памяти то, что было внутри, это страшное горе, и рассматривать это не с позиции Кулаева, который является подсудимым. Заслушано множество свидетелей, все, что было внутри школы – уже все понятно и очевидно. Если надо вынести приговор – он должен понести заслуженное наказание. А все остальное, что касается собственно действий по пресечению террористического акта, его предотвращению - к сожалению, рассмотрение всех этих вопросов еще впереди. К сожалению, следствие еще не закончено и там не одно следствие… Есть несколько дел по этим вопросам, эти обсуждения еще будут. Я имею в виду, что эти вопросы тоже болезненные, но не настолько. Не настолько болезненные как обсуждать бесконечно как ты страдал, как погибал, как ты мучался в самой школе. В этом проблема.
Элла: Ну а сейчас на данный момент нас поставили в такое положение, что мы сами вынуждены заниматься расследованием. Полтора года прошло – прокуратура не называет виновников. Это достаточно времени прошло, чтобы выявить… Имена известны. Почему-то не хотят привлекать к уголовной ответственности. Нас это не устраивает. Один Кулаев и три сотрудника РОВД, два сотрудника Ингушетии РОВД – нас это не устраивает. Теракт произошел, столько людей погибло, не только по вине террористов и по вине трех сотрудников. Мы уже знаем конкретные должностные лица, которое должны понести наказание. Основное дело откладывается – один раз отложили, второй раз отложили. У нас создается впечатление, что еще раз отложат и еще раз отложат. И так до бесконечности. Такое положение дел пострадавших не может устраивать. Конкретные вопросы ставятся перед Шепелем – на них ответов нет. Расследования объективного, по нашему пониманию - нет. Время идет. Беслан могут забыть, а между тем, если не расследовать бесланскую трагедию, то теракты будут продолжаться. Они и так продолжаются. Когда произошел Норд-Ост, мы на недавней встрече говорили, что, если бы Норд-Ост расследовали, виновников всех, то в Беслане такой трагедии не случилось бы, это однозначно. Поэтому сейчас вопрос стоит так: правоохранительная система уже, можно сказать однозначно, прикрывает виновников. Нас это не устраивает. Вот мы хотим послушать: вы как гражданин, даже может, не как представитель президента, просто как гражданин – как к этому делу относитесь? Есть конкретные лица, которые пошли на повышение – я могу перечислить вам. Например, Коряков, Гайденко – это сотрудники ФСБ. Теракты по закону о терроризме должны предотвращаться конкретными органами – представителями ФСБ. Ни один сотрудник ФСБ не понес наказания. И вывода не сделано. И люди гибнут дальше. И безопасности нет, понимаете? Мы уже переживаем… То, что их не вернуть – это мы все понимаем уже. Но безопасности нет в дальнейшем, и нас это очень беспокоит, и вас это тоже, конечно, беспокоит, и мы должны придти к какому-то мнению, и потребовать, и вы нам должны помочь, по-моему. По крайней мере, в нашем представлении, вы нам можете помочь в этом.
Козак: Можно говорить? В каком ключе будем? Вопрос-ответ? Так, наверное, будет проще. Первое, что можно откровенно сказать: абсолютной безопасности, тем более против террористических актов, не существует нигде в мире. Вы говорите однозначно, что по результатам «Норд-Оста» посадили бы сто человек должностных лиц, то не было бы Беслана. Это неоднозначно. Мы должны просто правде в глаза сказать.
Второе, что касается расследования этого дела, его хода и так далее… Оно расследуется полтора года, на сегодняшний день следствие продлено до октября месяца, насколько я знаю. Вы, как потерпевшие, если считаете, что уже вам уже известно - кто-то виноват, кого-то надо наказать…Если вы считаете, что дело затягивает, что следователи, прокуроры необоснованно вынес необоснованное постановление о продлении - никто другой , кроме потерпевших, не имеет права это делать. Только потерпевшие или обвиняемые, насколько я знаю. Если других обвиняемых нет – вы можете обжаловать это в суде и доказать, если есть такие доказательства: вот, мы считаем, мы знаем. Говорить об этом мне, даже говорить об этом следователю, котрый с вами не соглашается – невозможно. решение по этому вопросу, если у вас разногласия со следователем или прокурором – может принять только суд. Вы можете сегодня, завтра, по окончанию этого дела сесть, прочитать тома, каждый из вас имеет право, я об этом уже говорил, прочитав от корки до корки, оценить все то, что следователь собирал, оценить: вот, неправильно установил причинно-следственные связи между такими-то действиями и такими-то событиями. Он не проверил такие-то обстоятельства и мы ходатайствуем.. Вот, то что мне доложили, даже после нашей последней встречи было удоволетворено около 50 ходатайств потерпевших, проведены конкретные следственные действия, в том числе с вашим участием, с участие потерпевших.
Это вы можете сделать в любой день: пойти к следователю, далее пойти в суд, написать заявление, что вот такое-то действие следователь необоснованно не выполнил или выполнил не так или не так далее. Это будет предметом публичного разбирательства, но вот сегодня я не имею права это делать. А судья имеет право принять решение: «Правильно, будет так, как сказала Элла Кесаева» или «Правильно так, как сказал следователь». Другого способа, кроме как в суде, разрешить вот эти споры, особенно по поводу следствия, нет.
Права, возможности у потерпевших самые широчайшие, самые широкие. Мы можем здесь сколько угодно сидеть, друг другу жаловаться, оценивать действия следователей и прокурора – это ни к чему не приведет. Только по конкретным вопросам, по конкретным следственным действиям, по конкретному решению. Только судебное решение будет обязательным. Если суд его обязывает – я обязать не могу, вы не можете, но вы можете заявить ходатайство. Оно отклонено – идите в суд, ждите результата. Другого способа нет.
Ж: а вам не кажется, что тогда на всех надо будет подавать? И мы на каждого следователя, каждого прокурора будем подавать и требовать правосудия, что надо так-то и так-то сделать
Козак: Следователей, прокуроров не так много. Два следователя и есть надзирающий прокурор - Николай Иванович Шепель. Вот они принимают решения отказать в возбуждении уголовного дела, прекратить уголовное дело, отказать в удовлетворении ходатайства о проведении такой-то экспертизы. Ну если… У нас сегодня разговор вообще, правильно? Есть конкретные совершенно вещи, с которыми вы не согласны. Если вы не согласны, вот… Отказано в возбуждении уголовного дела - считаем это необоснованным, потому что считаем, что такой-то факт был, такое-то преступление было совершено, у вас есть адвокат, я знаю, что он оказывает квалифицированную помощь, он знает все это Только этот путь нас может привести к какой-то истине.
Элла: А вы знаете, что уже на представителя нашего, на нашего адвоката уже давит прокуратура?
Козак: Кто давит прокуратура?
Ж: Он сам может рассказать.. Это уголовное дело давно тянется…И когда он стал нашим представителем, то уголовное дело опять возобновили. И есть подозрение, что это уголовное дело связано с тем, что он выступили нашим представителем на суде.
Козак: В связи с тем, что он занимает
принципиальную позицию?
Чеджемов: Дмитрий Николаевич, я не хотел бы здесь обсуждать это дело. Я бы хотел у вас отнять пятнадцать минут, один на один объяснить и все.
Козак: А у вас тоже такое впечатление?
Чеджемов: Да у меня не впечатление, я в этом уверен. Дело возбудили в 2002 году. Его дважды прекращали, за отсутствием события преступления, состава преступления, вот Таймураз Дзамбекович в курсе дела. И все это дело вокруг меня ведется только по поводу того, что мне правительство наше выделило деньги на лечение. Есть резолюция бывшего председателя правительства Мамсурова, есть решение правительства, есть у меня квитанция, что мне оказана материальная помощь. Эти решения выносились в мое отсутствие, когда я лежал в Москве в больнице. Теперь меня следователь Халапов уговаривает: ты, говорит, признайся в хищении, и мы прекратим твое дело за истечением срока давности. Его возобновили в сентябре прошлого года. Вы знаете, в УПК двухмесячный срок продлевается по особо сложным делам и в исключительных случаях. Вот мое дело стало особо сложным и исключительным, с марта 2002 года ведется по мне следствие, и мне все пытаются доказать, что я украл деньги, которые мне выделило правительство, я расписался и все. 200 тысяч рублей. Я заявления не писал. Мне говорят – ты злоупотребил служебным положением.
Мамсуров: там коллектив обратился, что ему надо было лечиться. Он сам, как бы, неудобно ему было. Коллектив обратился…
Чеджемов: да я в Москве был, я знать не знал.
Мамсуров: Коллектив обратился, что он занял денег у кого-то там, у своих родственников и просит помощи. Он тогда Конституционный суд возглавлял, или этот…
Чеджемов: Комитет Конституционного надзора.
Мамсуров: И вот я был председателем правтельства, принял решение выделить комитету, а там профсоюз принял решение направить деньги на его лечение, чтобы компенсировать деньги, которые он занял. Все открыто, все – пожалуйста. Но в сентябре все началось, Дмитрий Николаевич, в сентябре все ему показали.
Чеджемов: С сентября уже девять месяцев, Дмитрий Николаевич, с сентября прошлого года уже третий заход и девять месяцев ведут это особо сложное дело. Меня таскают, чтобы я потерпевшими не занимался.
Козак: Кто расследует это дело?
Чеджемов: Колесников.
Козак Генеральная прокуратура? Ну понятно.
Чеджемов: Генеральная прокуратура, да. Я понимаю, я не могу ничем объяснить кроме того, что я принципиально, и наверное я имею на это право, высказываю свое мнение по расследуемому делу. Эти права даны мне законом. Я закон не преступаю, никого не оскорбляю, прямо высказываю свое мнение. Вот они сидят, мои доверители здесь: я их удерживаю от экспансивных, эмоциональных выступлений, я их вгоняю в рамки закона, подождите, и с вами сегодня я согласен: будем ждать, как это делается. Но меня, откровенно говоря, затравили. Я их прошу: вы объясните мне, если я заявление даже не писал, ничего. Мне говорят: вы злоупотребили служебным положением, признайтесь в хищении и мы прекратим дело. Я им говорю: вы меня с кое с кем путаете. Это что такое? И вот судя по тому, как ко мне, как ищут правду со мной – это обратная сторона медали – вот так не ищут правду по Беслану. Я занимаюсь, Дмитрий Николаевич, не помощью вот пострадавшим женщинам - я успокаиваю их, где надо пишу за них, помогаю им писать что-то. Я сейчас отбрыкиваюсь, откровенно говоря, от того, что впилась в меня Генеральная прокуратура вот уже десятый месяц. Ну это что, травля натуральная?
Козак: Ну, хорошо, я услышал, услышал.
Хорошо.
Чеджемов: Я не прошу у вас защиты…
Козак: Я понимаю. Что касается самого
расследования дела, как адвоката? Как вы
считаете, на сегодняшний день, с точки зрения самого хода расследования, требования
ответа на те вопросы, которые есть уже сегодня. Каким образом? Я сегодня
вынужден вместо адвоката выступать….
Чеджемов: Я с вами абсолютно… Дмитрий Николаевич, я с вами полностью согласен. Но есть вопросы, в которых я не согласен с генеральной прокуратурой. Но сегодня на них ответы дать уже нельзя. Я был сторонником того, и сейчас считаю, что теракт, дело по теракту, должно было быть расследовать в одном деле, и по окончании расследования можно уже было выделять дело по Кулаеву, по Петрову и по Сидорову. Но раз этого не случилось, то обратной дороги нет. Вот сидят мои доверители, и я им говорю то же самое. Мы заявляем ходатайства, правда, мы получаем совершенно необоснованные ответы-отписки. Если наше ходатайство отклоняется, то хотя бы должны предпринять попытку убедить нас в необоснованности наших ходатайств. А нам пишут просто: ваше ходатайство отклонено, как необоснованное. Все.
Козак: И вот в таком стиле идет
общение?
Чеджемов: И все. Мы вот написали ходатайство на 20 листах, с приведением показаний. Я не исключаю того, что может быть мы не правы. Но вы убедите нас в этом, что мы не правы. Я думаю, просто требования уважения к потерпевшим, к стороне в деле, требуют, наверное, дать обоснованные ответы, чем опровергаются наши конкретные доказательства, которые мы приводим. Может быть, я опять с вами согласен, может быть, они расследуют эти факты, дают оценки, но, тем не менее, сегодня я не могу успокоить женщин, когда дают вот такие отписки на наши ходатайства. Вот если бы нам сказали – вот как вы говорите – подождите, мы разберемся, мы сделаем все, чтобы разобраться, я бы сказал: мы будем ждать. И мы на самом деле будем ждать, но такого нет отношения. Вот это и настораживает женщин.
Козак: Ну, понятно. На самом деле речь
идет не о том, что следствие идет не в ту стороны, а, скорее всего, об
отсутствии нормального диалога между различными представителями стороны
обвинения – ведь вы различные стороны обвинения. То есть вместо того, чтобы
написать на страничке, что ходатайство не удовлетворяется, поскольку другими
материалами дела это уже либо подтверждено, либо опровергнуто, либо еще что-то,
и после этого вы могли оценивать…
Чеджемов: Правильно! Я бы тогда сказал потерпевшим: мы не правы. Я юрист, я им часто говорю: здесь мы не правы. Дмитрий Николаевич, мне сейчас неудобно о себе говорить, но пятый год в деле, которое ведется лично против меня, я прохожу как свидетель. Я вынужден был обратиться в суд, чтобы суд признал незаконными действия следователя, который отказывает мне в удовлетворении ходатайства. Хотя по закону, вы знаете, и свидетель в праве заявлять ходатайства. Этот следователь Возняк мне говорит: вы не вправе заявлять ходатайства. И вот суд признал, что Чеджемов не свидетель пятый год подряд, а натуральный подозреваемый. И обязал их дать мне ответ. Прошло больше месяца – вот решение суда. И вот то же самое повторяется в деле о теракте. (дальше повторяет про свое уголовное дело). Но закон ведь обязателен для всех?
Козак: Понятно.
Чеджемов: Почему он для генпрокуратуры необязателен. Мне вот это, лично мне, непонятно. Вот извините, Дмитрий Николаевича, вот женщины бедные, зачем их будоражить. Им не к кому обращаться. Вот Шепель сидит в суде, они начинают иногда кричать. Почему? Потому что он молчит. Вот простой пример. Он попросил высшую меру наказания. Они меня спрашивают – я у них адвокат – Таймураз Бицаевич, его расстреляют? Я говорю: боюсь, что нет, потому что мораторий на назначение. Они говорят: «Таймура Бицаевич, как, вы не за нас? А почему тогда Шепель просил высшую меру наказания?» Ну что я им отвечу? Я говорю: «Может быть, он заблуждался, может быть он вам хотел угодить…». Дмитрий Николаевич! Это эмоции. Но зачем их порождать, отступая от закона? И вот так, часто, в практике работы этой бригады это встречается. И мы вот этого просим. Мы просим строго соблюдения Колесниковым и Шепелем закона. Я их не науськиваю на митинги, на какие-то выступления…
Козак: Понятно. Они сами за себя
скажут…нет желания митинговать,
выступать, речь идет о том, чтобы была
понятна, аргументирована позиция . Они должны с вами
сотрудничать и вы должны с ними сотрудничать.
Чеджемов: Мы написали ходатайство. И я привел десятки и десятки показаний свидетелей и другие доказательства о том, что танки стреляли днем. И огнеметы. Вы должны, как следует сказать: «Нет, вы не правы. Ваши показания, сотни показаний, опровергаются вот этими доказательствами. И я тогда женщинам скажу: мы не правы. Потому что наши доказательства, я дела не знаю, наши доводы опровергаются.
Козак: Вы вот это написали со ссылкой
на свидетелей в качестве ходатайства? А… вот оно… <листает бумаги>
Чеджемов: Нам дали коротенький ответ…Мы не хотим никого виновными делать, женщины не хотят ничьей крови.
Ж: Дмитрий Николаевич! Мы вот с вами третий раз встречаемся, да?
Козак: Да
Ж: Вы тогда нам сказали – вы должны добиваться правды, но законным путем. Вот это для нас стало ориентиром.
Козак: Я и сейчас это говорю.
Ж.: Мы поняли, что какими-то экстремистскими методами мы не дойдем этим путем. И вы знаете, с какими трудностями мы, вы знаете, как нам было нелегко между собой решить этот вопрос. У нас с этого момента какой-то раскол в наших рядах произошел. Но мы поехали, мы были на этой встрече, мы видели, насколько это была драматическая встреча и для вас и для нас и для него <Путина>. И, когда, после нашей встречи, был первый шаг сделан, и приехала следственная оперативная группа под руководством Колесникова…. Вы понимаете, мы чувствовали какое-то небольное удовлетворение, потому что наша поездка, наши переживания, связанные с этой поездкой, были не напрасны. И мы ждали. В сентябре 2005 года приезжает Колесников и дает первое интервью, где он признает ошибки следственных органов, где он говорит, что многие выводы буду неприятными даже для чиновников федерального уровня, что вот они уже провели какие-то замены. То есть он сам признал, что следственная группа провела непрофессиональное расследование. И он сказал, что в минимальные сроки мы это все уладим, мы ответим на все ваши вопросы, даже посчитал, сколько это вопросов и буквально через два месяцы он созывает новую пресс-конференцию, где говорит: «Вот у нас ответы готовы на ваши вопросы». Отчеканил, и вышло так, что никакой ошибки следственные органы в расследовании не допустили. Через некоторое время опять пресс-конференция и там уже вопрос главный – о коррупции в нашей республике. Да, мы понимаем, что коррупция – это одна из причин терроризма тоже. Да, мы знаем, что это надо рассматривать. Но это всероссийский масштаб, правильно? И в то же время мы видим, что вопрос Беслана отходит на второй план. В связи с дальнейшими его действиями, мы приходим к выводу, что Колесникову по бесланскому делу все ясно. Можно я зачитаю последнюю его пресс-конференцию, которая была 21 апреля и он говорит о хищениях и т.д., а его спрашивают: «А как же Беслан?» Он отвечает: «Я считаю, что на те вопросы, которые были поставлены некоторыми матерями потерпевших, многие из которых занялись политикой, к сожалению, и та следственная оперативная группа, которая к вам направлялась, дала оптимальный ответ. И я прошу к этому не возвращаться. Не нравится – обращайтесь в суд, хоть до Верховного». Выходит, что дело беслансого теракта зависит от решения Колесникова. Выходит – так. Потом – что значит – заниматься политикой? Что такое термин вообще – «политика»? Если заниматься расследованием и пытаться узнать все обстоятельства трагедии – это политика? Тогда да, мы занимаемся политикой. И вообще, расследованием заниматься - это же не наше дело, вы согласны?
Козак: Да, конечно.
Ж.: Мы – потерпевшие и после теракта следственные органы должны провести такую работу, чтобы у нас больше не было ни непонятных ситуация, чтобы мы были уверены, что да, все кто виноват – они наказаны. Вы ведь прекрасно понимаете, что сам теракт делится на три этапа: подготовка, сам процесс, и уже операция. И основной вывод – почему мы ходили на каждый суд каждый вторник-четверг – не для того, чтобы снова убедиться в вине Кулаева – она бесспорна и легко доказуема, а для того, чтобы все обстоятельства, которые были причиной того, что произошло. У нас сложилась картина ясная по поводу контр- террористической операции. Конечно, как это произошло, как они проехали, это очень сложные вопросы и когда мы на них получим ответы – неясно. Но как проводилась контр- террористическая операция, мы уже знаем, понимаете? У нас есть и видеоматериалы и показания свидетелей, которые именно на процессе над террористом Кулаевым показывали, как хаос и какая неразбериха творилась в оперативном штабе. Все те вопросы, которые явны – мы их не можем доказать. А о чем говорит какое-то другое расследование ? На что мы можем надеяться еще? Вы с нами встречаетесь все время по одному вопросу, вот по этому.
Козак - Мы можем обсудить более
широкий круг вопросов, если ониу вас есть. Но я так понимаю, вас волнует в первую
очередь этот…
Ж.: Прежде всего – этот. Мы считаем, что если следственно-оперативная группа Колесникова приехала расследовать теракт - они должны довести это расследование достойно.
Козак: У Колесникова была просто задача проверить ход
расследования дела. Он же не сам расследует, он проверит, как проводится расследование,
чтобы предоставить соответствующий отчет генеральному
прокурору.
Ж.: Вопрос такой. Да, допустим коррупция, это одна из составляющих. Тогда если мы узнаем все причины все причины теракта, то почему эти причины не определяются не сразу после теракта? Почему они стали известны после нашей поездки к Путину? И нам тоже приходится думать… какие-то домыслы и так далее. Мы не в том состоянии, чтобы какие-то варианты рассматривать, понимаете?
Козак: Понятно. Понятно.
Ж.: Из процесса складывается такое впечатление, что прокуратура не слышат потерпевших. Даже процесс когда идет, показания дает свидетель, и Семисынова и Шепель пытаются сбивать свидетеля, который дает показание. Как можно во время дачи свидетельских показания спросить ребенка: «А сколько погибло из твоего класса?» Дети и так тяжело переносят дачу показания. Когда ребенку задают такой вопрос это называется «удар кулаком в лицо ребенку». По-другому не скажешь. Я сама, когда давала свидетельские показания, я говорила о количестве машин, о количестве боевиков. Она <Семисынова> меня начала сбивать. Я не знала тогда, что я могу в другой раз, я не знала своих прав…. и сказать ей: «Дайте мне высказаться сначала». И вот это на протяжении полутора года идет вот это суд, все время наблюдаешь в суде такую картину, когда показания свидетельские идут в разрез с прокурорскими расследованием, то эти свидетели не бывают услышанными. И таких свидетелй большинство. И поэтому у на складывается впечатление, что группа Колесникова дело, как его сейчас читают на суде, она его не читала. Группа не читала, сколько было сожженных, сколько было….
Козак: Ну
понятно.
Ж. Они не знали всего этого, потому что это больно. Как это тяжело нам, я не думаю, что им это так тяжело. Ставить точку в этом деле они должны были как прокуратура, а не мы как прокуратура, дойти до конца в этом деле. На протяжении всего времени у многих свидетелей возникают все новые и новые факты. Потому что люди не сразу могли все вспомнить, когда давали показания в прокуратуре и в суде. И например, есть такой факт, что 58 армия 30 августа прочесывала районы Ингушетии. Меня возмущает, почему только милиционеры вот эти отвечают. Есть же органы безопасности! Почему эти органы безопасности не привлечены к ответственности? Потому что банды дожидаются там, а не идут к нам. Мы своих требуем наказывать, а почему там никого не наказывают? Если бы было можно как-то ответить на этот вопрос или узнать – следствие эти проверки должно было проводить или как?
Козак: Должно…. Я вот вас слушаю – и
хочу спросить – у вас вот такие встречи со следователем были вот за таким
столом?
Голоса: Нет, нет.
Ж.: Данные судебно-медицинской экспертизы всех людей, кто погиб… И каждый третий – «причина смерти не установлена», ввиду обугливания тела. Вот это мы все слушаем. Каждый третий: ребенок, взрослый погиб и причина смерти не установлена… А пожарники награждены. И вот в этом ходатайстве, когда давали показания на протяжении 8 месяцев – мы сделали вывод, что они не сработали. Почему они сгорели? И когда давал показания министр МЧС Дзгоев, он говорит: они были мертвые и так сгорели. А следственная группа это доказала? Судебно-медицинская экспертиза это доказала? Там были свидетели, что они там все были уже мертвые и они горели так? У меня очень большое сомнение, что вот это ведомство, которое возглавлял… что они работали…
Козак: Доказано это, ил и не
доказано - это можно оценить, только
знакомясь с материалами уголовного дела.
Ж. Они говорят, человек сгорел, уже будучи мертвым!
Козак: Причинно-следственная связь не
установлена…
Ж: Не установлена! Чтобы мои сомнения развеялись окончательно. Чтобы знать, что мой ребенок горел и уже хотя бы не чувствовал этого. Мои ребенок и сотни других. Поэтому мы так себя и ведем. Мы не чувствуем, что вот эту боль и наше безумие прокуратура или кто ими управляет – они хотят сделать все, чтобы наши сомнения были развеяны. Вот этого не чувствуется.
Козак: Еще раз повторю, что вот такого разговора – ни разу не было?
Голоса: Ни разу!
М: Я понимаю, есть вопросы. Мы требуем привлечения многих лиц к ответственности. Но мы отдаем себе ответ в том, что это очень сложное дело: доказать в уголовно-правовом плане вину члена штаба. Но трагедия в том, что есть очевидные, лежащие на поверхности обстоятельства, связанные с пожаром. 116 человек сгорело. В суде сами участники и руководители нашего местного МЧС подтвердили, и масса доказательств тому есть, что пожарники приехали к пожару через 2 часа 20 минут после начала пожара. Дзгоев объясняет это тем, что он не получил указания ФСБ.
Второе: Они приехали практически без воды.
Третье: Они приехали, не имя должной экипировки. Это на третий день после начала операции.
Мамсуров: … что подъезда не было, дескать, не могли проехать…
Козак: Это я знаю.
М.: Значит они на третий день не подготовились. Если хоть один человек в спортзале задохнулся, это же тяжкие последствия по закону? Один сгорел? Это тяжкие последствия. И вот оценку этим действиям руководителям пожарных служб, которые не дали вовремя команду поехать на пожар, проходят мимо всего этого. И трагедия в том, что это не расследовали. Я изучаю дело и в возбужденном деле есть постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по действиям пожарников. Хотя эти факты очевидны. Что еще нужно для халатности, чтобы главный пожарник не дал команду: «Езжайте на пожар и тушите огонь». И они приехали на пожар без всего этого.
Козак: Что, конкретные показания, 2
часа 20 минут после начала пожара их не было? Пожарных там не было?
М.: Да они это не отрицают!
М. : обычные люди выносили детей, обливали себя водой и выносили детей. А пожарники не были экипированы.
Козак: И вам на это никакого внятного
ответа не дают?
М. : Да не дают никакого ответа!
Козак: Вам ответили, что…. Я почитаю,
да. И в отношении пожарных тоже?
М. : необоснованное ходатайство и все!
Козак: Здесь и в отношении пожарных,
да?
М.: Все мы писали, все! Ну как нам быть?
Козак: Понятно.
Марина Пак: Элементарный пример: вот вы сами встречаетесь третий раз с нами, я цитирую ваши слова, я вас обидеть не хочу, и первый раз и сейчас: не в вашей компетенции повлиять на вот это ведомство, на прокуратуру. В нашей стране высшая инстанция правосудия, где мы можем защищать наши права, а по закону обратиться: вот на обидели, разберитесь. Это не ваша область работы и вы юридически не имеете права повлиять на Колесникова…
Козак:.. то,
что касается конкретных следственных действий – нет, а поговорить, чтобы он
встретился с Вами – могу.
Марина Пак: Если не в прокуратуру, то куда нам обращаться? Почему я должна, когда закончатся все процессы, обращаться в Страсбургский суд? Я не хочу! Я – гражданка своей страны, я хочу соблюдения закона в своей стране. Почему я не чувствую по отношению к себе как гражданка ? Поэтому вина прокуратуры или государства – они очевидна. Закон нарушен, право на жизнь ребенка! Никто не может мне доказать, ни в одной стране, что должен быть закон, что должны распоряжаться жизнью детей. Он нарушен, это закон. Почему никто не отвечает. И должен ответить Колесников, он не придет к нам на эту встречу и не сядет… Он тоже чувствует, что его вина очевидна. И другие не придут, потому что их вина очевидна! Это закон природы. Человек, когда не чувствует вину, он придет и скажет и попытается чем-то помочь. Вот этим сейчас занимаетесь вы, но вы не можете нам помочь. Иначе это пустое переливание воды! Я Колесникову в лицо хочу сказать и задать вопросы, но он не дает ответы, потому что он, к сожалению,
Мне психологи говорят: возвращайся к жизни! Как я могу вернуться, когда 2 года эта война продолжается? Мы два года мучаемся! Что за страна такая!
Кесаева: Марина, Не надо умалять авторитет Дмитрия Николаевича. Козак это может все донести президенту и уже президент, если захочет, может повлиять на прокуратуру.
Козак: В данном случае ….
Кесаева: ..и заставить их работать
Козак: Вы правильно говорите!
Пак: Мне все равно – Путин или кто. Он – президент. Они уже у него были. Что изменилось – ничего! А Колесников приехал сюда и закрыл бесланское дело! Что дальше делать? И никто из вас не ответит. И самое страшное, что никто не может помочь юридически, потому что по закону, вы все и мы все – ничего не можем сделать. Вы говорите, у нас есть права – да, все права есть, мы уже и Конституцию хорошо знаем и уголовный кодекс, но…
Ж. Марина, ну о чем вы говорите! Меня недавно выгнали из Администрации Президента. Я несла туда письмо, а меня выгнали! Не нужно им это.
Голоса: Это письмо не будет зарегестрировано….
Козак: Так, понятно. Значит, вот ваше
ходатайство от 14 марта и сегодня мы встречаемся, встретимся в зале судебных засадений с тем же прокурором и просто достаточно написать
три строчки (я говорю как адвокат): вот мы не согласны с таким отказом, просим
суд отменить это решение следователя. Можем сделать? Это можно в Бесланском районом суде сделать, по месту расследования.
М. :Но здесь же не снимается вопрос, почему генеральная прокуратура попирает закон. Тут уже не правовая сторона.
Козак: Я согласен с вами. На самом
деле это предмет разговора, вот он завтра состоится. И с
генеральным прокурором и с Колесниковым со всеми. Почему с людьми нету
такого контакта, почему по-человечески нельзя сесть за таким столом и нормально
поговорить?
Чеджемов: Я не могу Халапова видеть. Он меня этим делом травит.
Козак: Разве он это дело расследует?
Мамсуров: Это вопрос стиля работы. Холодного, как акульи глаза отношения к людям. Никто никого не хочет слушать. Вот, оказывается, и Чеджемова… Я хочу давно посчитать, сколько человек привлечено к расследованию бесланского дела и сколько человек привлечено к тому, чтобы всех нас всех пересажать, за то, что мы футболом занимались. Судя по командировочным удостоверениям, которые отмечаются в прокуратуре, идет 1:40. Если один занимается Бесланом, 40 человек, каких-то Халаповых… И одно и то же слышу от Чеджемова. И все мои – пока суд их не признает преступниками – они мои пока еще подчиненные, коллеги мои, - им всем говорят: признай что-нибудь. Это что за стиль? Вот что-нибудь признай, мы от тебя отстанем. Что признать, вот что? И оказывается это Халапов, оказывается, который из уголовного дела одного засунул материалы в арбитражный суд, а наши так называемые судьи приняли решение и прокуратура опять вернули дело. И сегодня никто не может опротестовать, потому что самого дела нет, по которому принято решение. То есть это стиль работы. С ними никто не общается. Когда они в первый раз отказались покидать зал суда, я умолял, кричал, матом ругался на Шепеля: встреться с людьми! Никого другого нет.
Чеджемов: я их с трудом вывел.
Мамс: Так нельзя с людьми общаться, это живые люди. И он так и не вышел, сидел в здании прокуратуры. Как они к тебе пойдут, что за принципы такие? Я, говорит, не работник суда, я работник прокуратуры – пусть они ко мне идут сюда. Вот так везде. Они никогда не видели никаких следователей по Беслану. И об этом … Если бы не вы, он бы даже бумажку не прислал нам, что следствие ведет такой-то следователь, этаж такой-то, кабинет номер такой-то. Если бы тогда через год вы это не сказали. И опять никто не знает кто ведет следствие.
Козак: не, ну те же люди
наверное, ну а кто же.
Мамсуров: я не знаю
Козак: с теми же телефонами и так
далее.
Чеджемов:не буду вот публично приводить многие факты, если вы мне уделите 10 минут.
Козак: я уделю, после окончания мы
сядем…
Чеджемов: Я удивлюсь, если вы усидите в кресле, после того, что я вам буду говорить.
Козак: Ну, вот мой вопрос.
Кто-то: да мы это сделаем….
Козак: Вот мы тут говорим между
собой, да, и это единственный способ, да… Не встречается с вами следователь, прокурор. Почему бы не
вызвать его в Бесланскую школу, пусть он встанет
напротив вас и его в присутствии судьи не допросить его по этому вопросу?
Чеджемов: вот мы сейчас можем обжаловать в суд только то, что нам не дали мотивированный ответ, как того закон требует. Мотивированный…
Козак: ну почему, у вас есть
ходатайство, вы считаете, что вам отказали необоснованно и прикладываете это
ходатайство.
Чеджемов: Д.Н, я по свому делу написал жалобу, и этот же следователь по особо важным делам – для него - что есть судебное решение, что нет. И я поэтому увидел, что это бесполезно совершенно. Они там такие, извините, маразматические документы пишут нам. Я не знаю, куда их обжаловать. В среднюю школу, может быть, директору какой-то школы или руководителю какого-то класса. И почему надо просить Генеральную прокуратуру выполнять требования закона о том, чтобы нам давали мотивированный ответ. Это же не красит, наверное, Генеральную прокуратуру. Хотя я не снимаю своей возможности обжаловать это в суд. Но суд – это палка о двух концах. Я с вами согласен, мы будем это делать. Но лучше все же, чтобы генеральная прокуратура соблюдала требования закона.
Козак: Лучше бы встретиться, да, и
объясниться по всем этим вопросам.
Чеджемов: Ну, Дмитрий Николаевич, я с Дудиевой зашел. Ну, разве можно так с людьми обращаться? Я ничего не вякаю, я спокойно зашел с ней, как представитель, и там в кабинете сидят трое. Ну, следователь Дудиеву знал, а второй спрашивает: а как ваша фамилия? Она говорит: Дудиева. Это в бригаде работает человек. «А, вы Дудиева! Ну с вами все понятно.» Ну и Сусанна там закатила скандал. Погасили этот скандал. Но вот в этом, этой фразе этот следователь бросил не только, может, свое мнение по отношению к этим бедным женщинам. И вот это на каждом шагу.
Ж: А можно вот еще сказать…
Козак: вот вы хотели сказать, давайте.
М: Таймураз Дзамбекович сказал по поводу стиля. Дело в том, что я не хочу говорить, что я проводил расследование, я хочу сказать, что на сегодняшний день я провел расследование теракта. Вот здесь даже не одна четверть этого. Я знаю характер первых двух взрывов, которые привели человеческие жертвы и вызвали, значит пожар. Я знаю, что ушли как минимум три боевика, я могу назвать их поименно. Я знаю, когда стрелял танк, потому что тот угол, который нам показывают, по которому танк стрелял вечером… Если так стрелял по задней части школы, тогда получается, что этот танк стоял на линии огня второго танка, и оба стреляли бронебойными. Я все-таки добился, чтобы Николай Иванович Шепель с экспертом взрывотехником приехал. Я его подвожу, этого взрывотехника, к железному (тамбуру), где попадание бронебойного снаряда и спрашиваю: что вот это? Я танкист по военной профессии, я из этой пушке стрелял, когда этот эксперт-взрывотехник еще в картошке не сидел. Оно говорит: это (…)
<Невнятно>
И я знакомился с этими экспертизами. Во-первых, это написали
совершенно безграмотные, которые в школе получали двойки по орфографии и
фонетике люди. Во-вторых, такую экспертизу пожаротехническую,
взрывотехническую и ситуационную я, да и любой
десятиклассник сядет – и напишет. Ну невооруженным
глазом видно, что внутри спортзала нет таких снарядов, которые могут разнести
потолок на высоте
Элла: назовите, пожалуйста.
М: Не буду я здесь называть, хотя я могу, Дмитрий Николаевич.
Козак: Да нет, нет такой необходимости.
Вы эти фамилии следствию назвали?
М: Назвал. Если до появления Колесникова у меня была надежда, что Николай Иванович Шепель туда пойдет. Когда мы его туда привозили, вот Руслан свидетель, он за голову взялся, и ругался матом: как это по своим стрелять? У нас, говорит за это в Афгане от солдата до полковника всех постреляли бы. Я говорю: Николай Иванович вот в этом и заключается состав преступления. Но тут появляется как черт из табакерки некто Коелсников. Я его помню еще с 1993 года, когда он (непонятно). И строго говорит: да, боевиков было только 32, танки стреляли только вечером, кто скажет другое – к тому мы применим санкции. Вот они и применяют. Во-первых, не было 32-х. А откуда он знает? Но этим сам он поставил следствие, т.е. нарушил все мыслимые и немыслимые процессуальные, и поставил следствие в заранее оговоренные рамки. И следствие сейчас буксует, хотя, я же говорю, что 3 моих визита уже переубедили его в том, что то, что ему преподнесли в качестве экспертизы – это филькина грамота. Он сам поехал в школу, облазили все. Он все это видел и сам в душе, но Шепель с доверием относится к этим филькиным грамотам. После Колесникова и после того, что он здесь творил у меня уже нет никакого надежды, что и комиссия Торшина скажут какую-то правду… Между тем, я считаю, до сих пор уже.. какой-то момент был очень напряженный этих женщин, напряжение бы немного спало. И сегодня мы имели бы , как черт из табакерки Саакашвили транспарантами, около политические слухи, которые откровенно спекулируют на вот этой неопределенности. Колесников предлагает, чтобы всю вот эту маленькую республику загнать скопом в Комитет-2008 или еще куда. Один в одну сторону тянет, другой в - в другую. А все потому, что нет твердой, ясной позиции. То же самое мы пережили в 1992 году, когда не было дано ничего, мы пережили в 2004 году 22 июня, когда появились 200 боевиков какой-то национальности национальности - а это были жители самой Ингушении и те процессы, которые протекают здесь, на Северном Кавказе, подбрасывать дврова, давать им не называть не определиться по бесланскому теракту крайне опасно и невозможно. Если я, маленький человек, это чувствую, то зам генпрокурора это чувствует.
Следующее: мне все равно: если человек замешан в какой-то коррупции, да пересажайте хоть всех чиновников! – народ только рад будет, я сам - чиновник. Надо меня посадить – посадите. Но когда я слышу мотивацию, что я вот одного чиновника посажу, потому что я не хочу, чтобы он председателя комитета Матерей с собой водил – у меня нету слов. Это мотивация такая? <про казино и бордели> Я не знаю, чем он занимается, но я вижу результаты его работы, если в отношении Таймураза… стало откровением, то
вот это его стиль. Этого человека надо срочно убирать отсюда.
Кесаева: Шепель же работает!
М: Шепеля уже по теракту послали и он все это затормозит. Если у вас есть какие-то рычаги повыше генеральной прокуратуры и Устинова, то надо ему в срочном порядке доложить. Я очень не доверяю нашей прокурате, не доверяю республиканской прокуратуре, генеральной прокуратуре. Когда наш генеральный прокурор говорит: у нас на таможне коррупция, почему у нас на таможне коррупция? Это я у вас должен спросить, почему у нас на таможне коррупция. Это каждому из нас говорит обо многом. Каждый из нас взрослый, здравомыслящий человек, если в одной ветви государства существует коррупция, то это обязательно с перетекает в другие. Иначе сама по себе .
Следующее и последнее. В отношении людей, который дали показания, правдивые показания. Так стреляли, мы знаем, кто стрелял, мы знаем. Первые два взрыва это были выстрели из огнеметов, у меня есть доказательства. Мы даем эти показания и они тут же в отношении нас применяют методы силового воздействия, как вот атаман наш.
Я более чем уверен, что, если бы не малолетные дети… Куда его пытались вывезти? Только потому, что он показал, что танк стрелял в третьем часу дня возле школы. Вот это работа Колесникова. Если Колесников занимается какой-то партизанщиной, то мы тоже займемся партизанщиной. А что нам остается? Обратиться куда-то… Вы вот говорите в правобережный суд… Я не то что в Правобережный суд, я в Верховный суд России приду. Там не посмеют против Колесникова вякнуть! И что нам делать?
Кесаева: Судиться до конца!
М :С готовым материалом некуда
идти. В ФСБ – ФСБ против себя нет будут. Военной – то
же самое. Пожарники сами для себя составляли экспертизу.
<невнятно>
М.: Вот сейчас мы говорим, что не подступиться ни к кому, никто ответы не дает, встреч никаких не было, вот мы пробьемся в прокуратуру с каким-то вопросом и сразу холодная стена, спрашивать не о чем, мы повернемся и уйдем. Мы – инициативная группа, поработали, много материала у нас есть, мы Шепелю доказали, что танк стрелял днем, все доказали. И про себя мы думаем так: ну, может быть, к генеральному прокурору обратиться? Может он что-то решит? Отправили ему письмо, чтобы он нас принял. Он нас не принимает. Идите к заместителю. А к заместителю нам идти незачем.
Козак: - К Колесникову?
- Колесников – хороший мент, но плохой прокурор. Он сам нам при встрече говорил: я сам по специальности мент. И мы задали ему письменно 28 вопросов, он сказал: политики не должно быть, только по бесланской трагедии. Ни на один вопрос он нам не ответил. Не устно, ни письменно…
Козак: Вообще не ответил?
- Вообще не ответил до сегодняшнего дня. Хотя он, когда интервью давал, то сказал, что женщинам на все вопросы ответил. Не ответил. И у меня просьба: если есть возможность, пусть примет нас генеральный прокурор и если он нам не даст ответы, то мы уже будем знать, что мы в России правды не найдем. Мы никому не нужны. Мы хотим встретиться. Мы не будем ругаться, мы 5 вопросов дадим, факты приведем, фотографии привезем, как горели наши люди. Я Колесникову книгу подарил, где снимки есть – спортзал говорит, люди в шоке и не могут выбежать, горят они. Он сказал: «Разберемся» и до сих пор разбирается. И мы хотим вот с этими материалами попасть к Генеральному прокурору, если бы мог он нам уделить минут 20, нам больше не надо. Чтобы он нас принял.
Козак: Хорошо. Если есть такая
возможность – переговорить.
М: Точки над и уже поставлены, тем же Колесниковым – вот так все было. Я не думаю, что Устинов об этом не знает. Для меня лично это ничего не изменит. Может, выслушает нас, уважением там, сострадание, но это ничего не изменит. Когда месяцы женщины Беслана показали явную силу, то в республики такой пошел прессинг, в чем только их не обвиняли, это было во время Дзасохова. Насколько мерзко это все было слушать. Но они ничего не смогли сделать, они поняли, что это – сила. Тогда они решили по-другому: коррупционера поймали, уход от налогов, но я думаю, с этим тоже ничего не получится. У нас у каждого есть цель: добиться правды, может в следующем году, может быть через 10 лет, но мы добьемся правды, каковой бы она не была. А в отношении Колесникова, я для себя сделал вывод: мужик, я лично с ним разговаривал, мы ему свое горе рассказывали, о том, как идет следствие и он отвечает: вы знаете, приняли закон, чтобы Дагестане
Он не прокурор, такие слова от мальчишки можно услышать! Что от него ждать? Это абсурдно! Я считаю, он вообще случайный человек в прокуратуре
Реплика: Наоборот, не случайный!
М: - Может быть, не случайный.
Ж: Я бы хотела немножко сказать об административной границе. Параллельно возникает дело ингушских милиционеров я попросила отксерить карту <невнятно>
постоянно я слушаю показания, что протяженность –
Козак: границы между регионами самые большие милицейские силы
- Ну что-нибудь сделать можно?
Козак: те меры, которые принимаются –
это не охрана границ между Осетией и Ингушенией и так
далее – это . Выявлять, другие методы не метод внутри страны. Я понимаю, вопрос
поставлен. Нь это не способ и нет такой границы,
которую невозможно пройти. Можно делать Китайскую стену с современным
оборудованием, но вы ж понимаете, что это не выход…
- Почему? В показаниях постоянно говорят ,
что не хватате , что протяженность
Козак: Можно самолетом, можно чем
угодно!
Кесаева: Но почему-то приехали именно на машине…
М: Вот сказала Аннета, что вы часто встречаетесь… Я не хочу делать, но когда мне вчера сказали, что Козак приезжает и встречается, то я удивился, что у вас это еще в повестке дня. У кого-то уже нет в повестке дня и я хотел бы выразить признательность. После этой встречи хоть чего-то может быть оттает, хотя бы на время.
Перекликаясь со словами Алана, что Колесников – случайный.. Я думаю – не случайный. Если следить за этим, то у него
уже сейчас «Алания», фармация, у него – чем выше чин, тем лучше
и он обещает, сам не выполняет, сказавˆ в конце месяца или предъявлены, сформулированы обвинения и это
не выполняется. МЫ все как бы ждем: вот разоблачат, посадят, или что-то.. Но ничего
нету. Как говорил Таймураз Замбекович,
как бы не в чем признаться, вот накат идет, а куда он выведет – у него не
склеивается. Колесникове говорю – вот я сейчас говорю, все говорят - все
повторяют тот же расклад, что был у Путина. Ничего не
изменилось? Что он тогда сделал? Где результат? Я не о Колесникове, а о том,
что человек приехал с заданностью какой-то. Вот эта заданность, она прослеживается. Мы говорили, что после
теракта был принят закон, который должен был вертикаль власти укрепить… А как вертикаль власти, если федеральная прокуратура
компрометирует саму власть? Если не к кому обратиться… Не
о чем больше говорить! Мы детали можем очень долго говорить! Зачем делать из
людей следователей? Объясните, дайте толковое объяснение тому, что произошло.
Извиняюсь, дают тупые объяснения. Я был там, давал показания и мне сейчас
говорят: «Нету ваших показаний!» Я был возле танка, в
Козак: Когда была встреча у Путина – он дал распоряжение в
тот же день – проверить, чтобы было расследование объективным, всесторонним,
все ваши показания были либо подтверждены, либо опровергнуты.
Реплика: Так он же не проверял!
Козак: Мы можем ошибаться, но нужен
внятный ответ..
- Правильно! Но вот была его пресс-конференция, мы ждали, что он что-то скажет по Беслану. А он по Беслану ничего не говорит! Но он же приехал по Беслану! Я знаю келейные разговоры: как будто идет торг – вы берете на себя это, успокойте женщин и тогда у вас все будет хорошо. Сделаете это – Но оно так!
Получается так: если зам. генпрокурора приехал по заданию президента, усилена бригада, в которой действует Колесников – и он действует так, тогда вопрос – а кому это нужно?
Если задание было от Президента, то получается, это президенту так было нужно? Кто-то что-то скрывает на этом уровне??
Козак: Поручение президента было равно
таким, каким я сказал. А вот как это было исполнено – мы сейчас обсуждаем, это
вопрос другой.
Реплика: Почему вы опасаетесь, что это до президента дойдет? Почему, если президент дает ему задание, а он не выполняет, при этом не опасаясь, что он понесет наказание?
Он его не накажет!
Ж: после поездки к Путину и приезда сюда Колесникова начался прессинг по всей республике. В прямом смысле прессинг! И за все это время, с момента появления Колесникова в республике, расследование теракта по Беслану ни на грамм не сдвинулось, ни следствие, ни расследование. Абсолютно ничего не изменилось! Сидят те же прокуроры, те же следователи. Ничего не меняется! Они абсолютно.. показания свидетелей. Единственное, что я знаю, сейчас идет вторичный прессинг на Комитет Матерей Беслана и их считают виновными в том, что они поехали в Москву, а потом здесь появился Колесников, и он прессует всю республику. Вы поймите, здесь республика очень маленькая и вы знаете наш народ…Очень тяжело носить в себе боль по близким и еще чувствовать и все говорят: «Вот если бы они не поехали!». Никто туда не ехал, чтобы здесь прессовали республику. А он сюда приехал, чтобы узнать правду. Мы сейчас больше правды знаем, чем Колесников, это мы вам можем доказать с ним за столом. Потому что те факты, которые показали люди, он не хочет их не видеть, не слышать. Для него слово одно: свободны.
Козак: - На обывательском уровне разве
чувствуется давление?
Голоса: Конечно! Конечно!
Чеджемов: Я не хотел говорить при всех, но Колесников выступал публично 4 раза. Это 9 месяцев назад первый раз. Колесников 4 раза навязывал жителям Осетии, а потом и России мысль о том, что чиновник Северной Осетии – коррупционеры, воры, злоупотребляют служебным положением и т.д. Он одно и то же говорил 4 раза, причем он называл людей, которым еще не было предъявлено обвинение. Он создает общественное мнение в Осетии о том, что эти люди виновны. Он же юрист и вы прекрасно понимаете: санкция статьи – она вовсе не исключает возможности суда определять наказание, вплоть до условного в приговоре. Он жителям Осетии говорит: вот привлекается такой-то по статье такой-то, санкция – от 3 до 10 лет лишения свободы. А зачем он это делает 4 раза? Ведь это и давление на суд! Я посмотрю на этого бедного народного судью, которого будет рассматривать одно из этих дела, и я посмотрю, какой народный судья наберется смелости оправдать, переквалифицировать хотя бы или дать условное наказание, когда народ уже знает: этот человек, со слов Колесникова, виновен в том-то и там такая-то санкция. Разве прокурора это дело? Я так понимаю прокурора: расследовал, куму надо дал информацию по делу, направил дела в суд. Если суд признал виновным человека, тогда ради бога – кричите, возмущайтесь….Сидеть человеку или не сидеть – как Колесников говорит – это дело суда, но вовсе не вопрос, который Колесников должен решать. А он вот давит вот этим мнением! Зачем это делается, для чего? Он же государственный человек.
Извините, я пойду дальше. Посмотрите, Колесников как лукавит: на пресс-конференции он говорит: вот, благодаря таким как Шаталов, Кокоев, в Фиагдоне не построили водопровод, в Зурикау не построили газопровод, в том числе называет в этом интервью 15 объектов и увязывает с действиями вот этих лиц. А обвинение в этом – не предъявлено, что это по их вине водопроводы не строятся. Разве так можно, Дмитрий Николаевич? По-моему – нельзя. Это искусственное нагнетание напряженности и давление на суд и он голову просто морочит жителям. Так можно далеко пойти: сказать, что на эти деньги, на который кто-то запустил в футбольный клуб, можно сказать , что в России все беды, все наводнение по этой причине – из-за Шаталова и люди у нас голодные ходят из-за Шаталова… Так прокурор подходить не должен. Он должен конкретно сказать: вот оно, преступление и суд пусть конкретно решает. Навязывать мнение о виновности нельзя.
Козак: Я чувствую, имя Колесникова у вас уже
нарицательное, в большей степени, чем Николай Иванович Шепель.
Реплика - Шепель хоть молчит, ничего не делает!
Козак: Что касается прокуратуры, я
могу долго говорить об этой системе, но проблема - на сегодняшний день есть расследование
конкретного уголовного дела, которое независимо от системы, в котором это
расследование производится. прокурор
должен быть нормальный, понятный диалог… есть просьбы, ходатайства потерпевших - должен быть дан внятный ответ… Периодически с вами, с теми, кто еще в себе находит силы
посещать этот суд – должны быть такие встречи, должен быть диалог. Рассказывать
о проблемах, с которыми сталкивается следствие, выслушивать вас…Вот это постараемся обеспечить.
Что касается оценки конкретных фактов – это не входит ни в мою
компетенцию, проще обеспечить, чтоб было какое-то внимание, был диалог, была
обратная связь. Я постараюсь до конца этой недели, приложу все усилия, чтобы
это состоялось.
Ж. – Вы знаете, я на такой встрече присутствую первый раз. Потому что не могла физически и морально. Вы меня извините, если мои слова будут эмоциональны. Я – одна из тех женщин, из тех матерей, на чью голову пало самое суровое проклятие: потерять, похоронить, пережить своих детей. И вы видите – в таком состоянии… И все три дня быть рядом с ним и все эти три дня видеть не только мучения своих детей, а мучения всех детей, которые сидели рядом с нами в зале. И сегодня мне стыдно перед детьми, которые погибли. Стыдно перед детьми, которые выжили. Потому что скоро 2 года и я сижу и думаю: боже мой! о чем мы сейчас говорим! Когда мы сидели в зале, мы молили бога. Мы знали, что взрослые оттуда не выйдут. Но мы не думали, что с нашими детьми можно сотворить такое. Убить – ладно. Но сжечь дотла? Вот сегодня у нас такой день был трудный.. Вот сегодня лично узнала. Я переживаю эту боль. Рядом сидят женщины, которые переживают тот же ужас. Наших детей не смогли не только родственники узнать, не смогли узнать родители. Какое еще проклятье может быть еще? Все дети, которые побывали в этом аду – они все герои. Дети, которые прошли через эти муки, и ждали помощи и без глотка воды ушли на тот свет, мне сегодня стыдно за всех взрослых… Стыдно говорить то тысячи очевидцев видели – как стреляли, как это все происходило и сегодня нам приходится доказывать..
Когда я лежала в больнице, и я узнала, что случилось, я думала, что такие жертвы, наверное, принесены во имя чего-то. Просто так не может быть такого. Я думала, что наступит такая райская жизнь на земле, что люди друг другу громкого слова не скажут. Когда бы мы могли подумать, что женщины, матери будут заниматься расследованием! И сегодня еще этих женщин обливают грязью! Что мы занимаемся политикой! Как я могу спать ночью, когда у меня в висках постоянно стучит, я все время говорила детям: пока… живи, не бойтесь ничего, никто вас не обидит! Я живу сегодня против своего желания. И таких матерей в Беслане много. неужели нельзя поставить конец на этом деле? Неужели нельзя рассказать нам, назвать имена? Вот ваши виновники. И наказать этих людей. Мы больше ничего уже не требуем. И дать нам собрать свои осколки счастья. Может, у кого-то сложится еще семья! Может, у кого-то появятся новые дети! Что это за проклятая страна! Мне стыдно перед журналистами, которые передают по всему миру, что до сих пор следствие не сдвинулось с места! Кулаев! Кто он такой – Кулаев? Разве о нем можно столько говорить? На этом следствии, на этом суде, на этом процессе столько мы узнали! Мне стыдно за своих чиновников, мне стыдно было слушать свидетельские показания, которые там давались – начиная от Дзасохова и заканчивая последним, кто стоял в оцеплении. Мне тяжело говорить. Но придет время – и мы все скажем. Пусть никто не думает, что так можно жить. Это не жизнь. Правильно вы в начале сказали – никто нам не скажет ответа как жить дальше. Но моя личная просьба, материнская просьба – сделайте все возможное, чтобы скорее завершились эти суды, чтобы мы узнали правду. Проведите объективное расследование во имя наших погибших детей, во имя живых детей. Потому что дети растут, они уже не дети, которые через это прошли. Это уже взрослые. Вы не видели, что там творилась, вы не видели, как дети себя вели. Они у нас потребует завтра ответа: кто у нас отобрал детство и кто в этом виноват? Что мы им скажем? Кулаев?!???
<все плачут, длинная пауза>
Ж <не слышно> Может кому-то не понравится то, что я говорю. Но все бандиты – ингушско-чеченской национальности, это доказало следствие. Они угрожали нашим женщинам: «Осетинки, вы рожаете только проституток и наркоманов. Осетинки – вы такие-сякие.. Когда в нашем аэропорту ингушка заявляет: «Подумаешь, кладбище! Таких кладбищ много.» и не только у вас, у нас… Все, что у меня осталось – это помять о моем ребенке. Могила на кладбище – больше ничего не осталось. И я не могу вот этот вот, чтобы меня не уважали. Я понимаю, что такое демократия, я понимаю, что такое дружба народов…Я лежала в больнице с ребенком во Владикавказе и рядом лежал ингушский ребенок. И мой сын с ним всем делился….Но когда это случилось – это они держали под прицелом, это они заставляли пить мочу и я не могу позволить вот эти частички памяти и вот это кладбище, я не могу, чтобы они оскорбляли с таким цинизмом… Когда весь мир протягивает руку помощи, и словами и делами пытается нас вытащить … а тут рядом, вот такое на себе испытывать. Почему они себе позволяют в нашем аэропорту встречать делегации в национальных костюмах, со своими песнями? Мы не можем себе это позволить.
Козак: Я знаю эту проблему…
Ж: У меня и у других это в голове не умещается. Эти крики: «Аллах Акбар!».. Когда зачитывали показания всех заложников, Агузаров зачитывал: «Со словами «Аллах Акбар» загоняли их в спортзал». Со словами «Аллах Акбар» их пугали и расстреливали. И снова эти призывы. Я не понимаю, что это такое.
Козак: В аэропорту у вас много чего
происходит…
Кесаева: И в то же время мы понимаем, что трагедия в Беслане – это не национальный конфликт. И вот вы сказали, что расследование…мы имеем право настаивать!
Козак: Вы имеете право настаивать…
Кесаева:… и вы, как представитель президента, пожалуйста, поспособствуйте, донесите нашу боль, наши требования до президента еще раз. Уже один раз было, еще раз, пожалуйста.
Козак: Хорошо. Расследование –
понятно. Понятно. Я еще раз говорю: сделаем все, для того, чтобы расследование
было, чтобы все было понятно, чтобы была понятна мотивация людей и чтобы вы
понимали, где вам надо жаловаться, а где не надо. И это тоже совершенно
естественно, что могут быть разные оценки этих событий. По аэропорту: Я
понимаю, мы никуда от этого не денемся, мы с Таймуразом
Замбековичем примем меры, чтобы было уважительное
отношение к кладбищу, чтобы никто не носился мимо кладбища на машинах, сделаем…
Я буду говорить с ингушским руководством, чтобы никто не смел…
правда, никто не может этого гарантировать…чтобы никто не смел оскорблять святую помать
о трагедии.
Реплики - Разные люди есть везде…
Козак: Разные люди… да.. идиотов везде хватает, но в то же время не надо
втягиваться и все это превращать в межнациональный конфликт.
Я давно знаю <…>, спасибо за цивилизованный подход. Поскольку тут
был еще инцидент…
Дело должно быть расследовано, конечно, следствием как можно скорее,
объективнее и вы должны получить
мотивированные ответы. Как мне говорили, без всяких деталей докладывала
прокуратура, там проблема в опознании еще 8 трупов террористов, проблема в
проведении экспертиз, завершение каких-то формальностей. Они надеются к октябрю
завершить расследование этого дела. У вас тогда появится полная картина . Но не дожидаясь конца вы можете с протоколами… и здесь
нет никакой… вот раньше мы с вами говорили, что дело Кулаева
это вот шанс услышать публично...Это не
так. Но это не так. То, что касается Кулаева – это Кулаев, но любая ваша жалоба по любому из ключевых решений
следствия - это такой же случай
исследования всех материалов, вызовом всех свидетельств… В случае если у вас не будут удовлетворять
результаты следствия, просьба,это
все сверять … я вижу, у вас есть свои адвокаты, свои «следоватили»,
я понимаю…сверять свои действия, свои оценки с мнениями специалистов и потом
принимать решения о необходимости каких-то действий. Что касается следствия,
через неделю вы должны ощутить результаты нашей беседы. Второе: я хотел бы еще
услышать, если еще какие-то к Устинову. С Устиновым завтра переговорю,
думаю, он не откажется.
Голоса: Спасибо!
Козак: Да не за что!
Голоса: Мы ждем результата, мы не хотим разочаровываться.