23 октября я, Светлана Губарева, со своей семьей 13-летней дочерью Александрой Летяго и женихом Сэнди Аланом Букером пошли на мюзикл "Норд-Ост". Началось второе отделение мюзикла "Норд-Ост". Закончился так называемый "танец летчиков". Вдруг раздалась очередь автоматная. Какой-то человек в маске на лице на сцене выстрелил в воздух. Тогда я посмотрела по сторонам. Я обратила внимание, что по левому проходу (мы сидели в конце 17 ряда где-то 24, 25, 26 места) идет группа людей. Женщины были в черном, а мужчины были одеты по-разному – часть в камуфляжной одежде, полностью, часть в камуфляжных брюках и гражданских свитерах, а часть полностью в гражданской одежде. У мужчин были автоматы, а у женщин – пистолеты и гранаты в руках. Сначала шли мужчины, а следом за ними женщины. И с определенной периодичностью женщины останавливаются возле рядов, а остальная группа продолжает двигаться к сцене. Потом посмотрела в правую сторону. Смотрю — здесь тоже стоят женщины. С каждой стороны зала я их насчитала по 9 женщин. Они довольно часто стояли. Артистов согнали со сцены, разогнали оркестрантов, посадили их в зал. А потом капельдинеров тоже согнали в зал. Не видела, что творилось на балконе, но, наверное, что-то подобное. От сцены человек в военной форме объявил, что это захват (позже я узнала, что он назвался Бараевым). Дословно его слова я не могу повторить, потому что мы сидели далеко, и поэтому было плохо слышно. Он объявил о том, что это захват, что они хотят остановить войну в Чечне, что те, у кого есть мобильные телефоны, могут звонить всем родным и близким, домой, друзьям (но не должны звонить в милицию), извещать о том, что здесь происходит. Мне сначала казалось это злой шуткой, но Сэнди сразу понял, что это действительно захват, что это опасные люди. Он объяснил, что если будут стрелять, то надо прятаться так, чтобы голова не высовывалась. Реакция в зале, когда вошли чеченцы — кто-то остался спокоен, с кем-то началась истерика, у кого-то обмороки. У женщин-чеченок была валерьянка. Они давали заложникам валерьянку, чтобы успокоить людей. Бараев после того, как сделал объявление, прошел около нашего края (конец ряда) и сел примерно в 19 ряду за нами, и те, кто сидел недалеко, имели возможность с ним говорить. Естественно, первый вопрос: почему нас? Он говорил, что война в Чечне длится уже много лет, каждый день там гибнут люди, что их требования – остановить войну в Чечне. Люди стали говорить, что они сочувствуют чеченцам, что тоже против войны, на это Бараев ответил: "Но вы же не выходите на митинги с требованием остановить войну! Вы ходите в театры здесь, а нас там убивают." Женщины стали спрашивать: "А почему нас, слабых? Почему бы вам не захватить Думу?" На это Бараев сказал, что Дума себя хорошо охраняет, но они согласны поменять на каждого депутата десять заложников, если кто-нибудь изъявит желание. Через какое-то время после этого разговора женщина в партере поднялась и говорит: "Наше правительство не торопится нас спасать, мы должны делать это сами. Давайте звонить своим родственникам, знакомым. Пусть они выходят на Красную площадь на митинг с требованием остановить войну в Чечне!" Бараев ответил на это: "Звоните, если хотите" и велел своим подчиненным раздать мобильные телефоны. По мобильным телефонам люди звонили и говорили об этом своим родственникам. Чеченцы не требовали от заложников ничего, кроме послушания.
Сэнди много молился, в эти моменты у него было отрешенное лицо. И одна женщина, чеченка, которая стояла рядом, она говорит, что ему плохо? Я попыталась сыграть на этом, и сказала: что да-да, он болен, у него припадок начнется, он сейчас умрет, если вы нас не выпустите. У чеченок были радиоприемники, они слушали новости, перескакивая с одной радиостанции на другую. Кое-что было слышно и мне тоже. Было много лжи об убийствах, о трупах, лежащих в проходах, о реках крови, и это злило чеченцев. Как-то Бараев не выдержал и сказал: "Слышите, как они врут? Вот так и про Чечню обманывают!" Потом Мовсар Бараев сказал, что они не воюют с иностранцами. Кто предъявит паспорта других стран – будут освобождены. Позже по радио я слышала заявление штаба о том, что штаб против того, чтобы выпускали иностранцев, что они хотят, чтобы сначала выпустили детей и женщин. Эти слова для меня чудовищно звучали, потому что среди иностранных заложников тоже были женщины и дети! Правительство России прятало свое бездействие за спину моего ребенка!
Наша проблема была в том, что Сэнди Букер паспорт оставил в гостинице, а наши с дочерью документы находились в американском посольстве на оформлении въездной визы в США. У Сэнди были с собой водительские права. Когда в зале немного утихло после захвата, в попросила чеченку, стоящую ближе к нам, передать руководителю захвата, что мы иностранные граждане и показала ей водительское удостоверение. Она сама не пошла к Бараеву (чеченки не уходили со своих мест), а по цепочке передала. Бараев подошел к нам, я показала это водительское удостоверение Сэнди. Он никогда не видел такого удостоверения видимо, потому что с большим интересом его рассматривал, потом сказал: "Разберемся, завтра разберемся. Сегодня мы вас отпускать не будем, потому что там ваши вас пристрелят, а потом скажут, что это мы убили. Такое было в Буденовске. Завтра выйдете".
Позже по приказу Бараева стали делить заложников на иностранцев и россиян, по этим водительским правам мы попали к иностранцам.
Когда дали возможность позвонить, я позвонила московской знакомой, чтобы сообщить, что мы попали в заложники.
У меня было такое ощущение, что чеченцы пришли с полуфабрикатами. Все время трещал скотч, которым перематывались "пояса шахидов". Один чеченец обходил всех женщин-чеченок, помогал им крепить пояса шахидок, батарейки передавал, показывал, как соединять какие-то контакты. Женщины сначала стояли вдоль рядов, позже им принесли стулья, и они могли сидеть. Они были чаще с закрытыми лицами, но иногда открывали лица. Со второго дня чаще были с открытыми лицами. Я спросила как-то у одной из них, почему они закрывают лицо. Из-за чего? Из желания быть не узнанными? Она сказала: "Нет. Это просто наши национальные традиции — лицо должно быть закрыто для всех, кроме мужа". Помимо того, что чеченки с поясами стояли по периметру зала, на сцене ещё в нескольких местах была примотана к стульям взрывчатка (в двух или трех местах). И потом установили бомбу в центре зала в 9 ряду. Возле этой бомбы постоянно сидела чеченка.
Часть мужчин была в масках, часть была с открытыми лицами. Как я поняла, у Бараева были два помощника, которые откликались на имена "Ясир" и "Абу-Бакар".
Люди, которые были в зале (заложники) боялись штурма больше, чем чеченцев. Разговаривали шепотом за их спиной достаточно свободно.
У меня было такое ощущение, что у чеченцев не было плана, что делать с нами дальше. То есть у них была задача захватить театр, они это сделали и радовались этому, а что дальше делать – не знали. Они не предполагали, что у заложников будут возникать какие-то потребности – ходить в туалет, пить, кушать, спать. Поначалу в туалет водили в операторскую. Первой в туалет просилась девушка, как я поняла, из работников Норд-Оста. Потом стали другие проситься, ну и мы с дочерью Сашей сходили тоже. Саша не сразу поняла, что это обычная комната, сначала пыталась найти унитаз. Людей было много, поэтому там быстро "потекло из берегов". Для того, чтобы пройти в обычный туалет, нужно было пройти через холл, а холл простреливался. Потом они стали выводить куда-то на лестницу, позже приспособили оркестровую яму.
Знаю, что в первые часы после захвата выпустили детей до 12 лет, но подробно описать это событие не могу.
Когда в зал привели Ольгу Романову, мы сидели ещё в этом 17 ряду. Сидели мы на одном ряду с Бараевым в тот момент, только мы в конце, а он в начале ряда. Она зашла через центральный вход, каким-то образом пройдя через кольцо оцепления. Ее притащили и посадили рядом с Бараевым. Он начал с ней разговаривать. Она вела себя очень резко, агрессивно. Бараев начал спрашивать её о том, как прошла, зачем сюда пришла. Она отвечала очень возбужденно. Заложники в зале ей начали кричать: "Тише-тише. Нельзя так говорить!" А её это ещё больше заводит. С балкона кто-то крикнул: "Расстреляй ее!" Бараев сказал, что это провокатор, что такие были в Буденовске, поэтому ее сейчас расстреляют. После этих слов девушку вытолкали в боковые двери и там расстреляли. То есть убили не на глазах, видно не было, но выстрелы были слышны. Зал притих в ужасе. Стало понятно, что и убить могут.
Иностранцев пересадили в левую часть партера (если смотреть на сцену). То ли её специально освободили, то ли просто на свободные места – не знаю. Бараев сказал — чтобы не было никаких прецедентов, отпускать будем только с представителями посольств. И поэтому люди стали писать списки. В этом списке было 76 человек. Поскольку мои документы были в американском посольстве, то мы записались в американцы. Сэнди звонил в посольство. Периодически они разрешали звонить по мобильным. Я не знаю с кем он там говорил, он объяснил, что у него в гостинице, такой-то гостинице, в таком-то номере, в сумке, в кармане лежит его паспорт. И кто-то из службы безопасности посольства приезжал в гостиницу и забрал его паспорт.
Чеченцы старались по возможности ограничить перемещения заложников. Во всяком случае, в первые полтора дня точно. Но во второй день я довольно свободно перемещалась. Я спрашиваю у чеченки: "Можно, я пройду туда?" Мне говорят: "Да, иди".
Чеченцы разгромили буфет, все эти напитки, соки, какие-то шоколадки, конфетки, печенье — эта еда раздавалась в зал. Последней на сцену в зале принесли коробку с деньгами – как я поняла, это была выручка из буфета. Предложили в зал – кому нужны эти деньги. Люди промолчали, эту коробку бросили на пол. Позже я видела эти деньги на полу в оркестровой яме (когда ходила туда в туалет). Мужчины-чеченцы раздавали еду, потому что женщины стояли, как правило, на местах, а мужчины перемещались по залу. Чеченцы взяли из зала нескольких мужчин, которые принесли из буфета соки, напитки и поставили их вдоль стен в нескольких местах, а часть сложили прямо на сцене. И, если мне хотелось пить, я могла подняться и взять. Я обычно брала упаковку напитков, подтаскивала к себе. Одну бутылочку напитка оставляла дочери, всё остальное отдавала по рядам. Ели мороженое, шоколад, пирожные, но кушать особо не хотелось, а пили соки, молоко, напитки (фанту, колу, минеральную воду и т.п.). Когда соки в зале закончились, чеченцы нашли ведра, стали в этих ведрах приносить водопроводную воду из туалета и раздавать в пластмассовых одноразовых стаканах заложникам. Воду приносили сами чеченцы, потому что выходить из зала в холл было опасно из-за снайперов. А 25 октября 2002 г. С Анной Политковской в зал передали большое количество соков и напитков, так что от жажды мы не страдали.
Так получилось, что мы пересаживались в партере. После того, как заложников разделили на иностранцев и не иностранцев, мы сидели на 1,2 и 3 месте — как раз напротив боковых дверей. Когда открывали эту дверь, я видела убитую девушку до тех пор, пока на второй день за ней не пришли и не забрали её. И рядом с нами сидела женщина и тихо ругала. Я говорю: "Кого это вы так?" Она говорит: "Да наших. Я тут сижу с самого начала. Чеченцы периодически заглядывали в эти двери, и в один момент увидели что-то похожее на газовый баллон. Что-то такое красного цвета. Понятно, что ниоткуда оно не могло взяться". Поэтому чеченцы стали периодически открывать эти двери и стрелять туда. Когда в очередной раз по радио говорили о том, сколько чеченцев захватили театральный центр, Бараев проходил мимо нас и говорил: " 20, 30, 40… Они даже не могут узнать, сколько нас пришло в театр! Пятьдесят четыре человека нас здесь, пятьдесят четыре!".
Я слышала и видела разговор двух чеченцев – один вытащил из карманов и показал другому деньги и сказал при этом: "Вот все, что осталось. Остальное по дороге раздал ментам – кому 50, кому 100 рублей".
Бараев уходил из зала и возвращался, а в зале постоянно находились женщины-чеченки и мужчины-чеченцы. Мне показалось, что женщины не менялись. Были на месте все 19 в партере и еще какое-то количество на балконе (точное количество назвать не могу, но видела четырех). А мужчины передвигались по залу, входили и уходили, поэтому трудно сказать – те же это были люди или другие.
С того края, где мы сидели было разбито окно в холле, очень хорошо сквозняком протягивало. Людям, которых было холодно от этих сквозняков, чеченцы принесли их одежду их гардероба. Мы особой духоты мы не чувствовали, холодно тоже не было. Но в центре зала вонь стояла из-за того, что отхожим местом сделали оркестровую яму. Через какое-то время чеченцы пересадили всех людей из первого ряда на другие места подальше. Когда в очередной раз началась стрельба где-то за пределами зала, чеченцы сказали, что опасно сидеть с краю, поэтому нас пересадили. Свободные места были только в центре зала, возле бомбы (она стояла в кресле 9-го ряда). Сесть прямо за ней у меня не хватило сил, поэтому мы сели в 11 ряд. Мне эта бомба очень не нравилась, опасная штука. И я всё на него косилась, а чеченка, которая сидела рядом с бомбой, спросила меня: "Ты ее боишься?" Я ответила: "Да, боюсь". "Не бойся. Не думай, что тебе от нее достанется больше чем кому-нибудь другому. Этой штуки хватит на три таких здания". В какой-то степени меня это успокоило — теперь себе можно не искать какого-то убежища. Периодически как-то ей на помощь, видимо, чтобы дать ей немножко отдохнуть, подходили, садились ещё одна-две женщины. В руках у нее помимо взрывателя были еще спички, а на подлокотнике была прикреплена свечка. И когда появилась возможность пересесть оттуда, мы передвинулись к началу ряда и сидели до конца на этих местах.
Периодически начиналась какая-нибудь стрельба, и тогда весь зал прятался под кресла. В зале чеченцы стреляли короткими очередями (3-4 выстрела) в боковые двери и ещё вверх по каркасу какому-то там, по которому можно ходить, как я потом читала. Периодически где-то снаружи была слышна стрельба.
Какой-то контроль за залом чеченцы вели – не разрешали говорить громко, ограничивали передвижение. Запугивали зал расстрелами, а иногда, наоборот, Бараев говорил о том, что если начнется штурм, они укроют заложников в безопасном месте (спортзале например) и будут защищать нас до последнего патрона.
Была течь в какой-то трубе, но чеченцы не пустили никого для устранения повреждения. Потом что-то загорелось, кажется, замкнуло электропроводку, и гарь пошла в зал. После этого они на всякий случай раздали в качестве респираторов женские гигиенические прокладки. В какой-то момент Мовсар решил выпустить маленьких детей, сидевших на балконе с матерью. Их пересадили в партер сначала (как раз за нами, ближе к выходу). Сначала хотели отпустить детей без матери. Эта женщина обратилась к Ясиру за помощью. Я видела, как эта женщина плакала, говорила Ясиру, что они маленькие, что они потеряются, что они адреса не помнят. И Ясир пошел к Мовсару, о чем-то они поговорили, и женщину выпустили вместе с детьми. Было ли ещё какое-то давление извне – я не знаю. Но это было у меня на глазах. Последними заложниками, которых чеченцы успели выпустить из театра, были граждане Азербайджана. Это было 25 октября вечером.
Доктора Рошаля я не видела, потому что он был на балконе, а в партер не спускался. Я видела, что приносили коробки с лекарствами, но это было ближе к выходу. Мы сидели в 11 ряду, а все медикаменты, всё это останавливалось на уровне где-то 17-18 ряда.
Чеченцы в какой-то момент нашли документы военных и пытались в зале найти владельца этих документов. И нашли одного генерала на балконе, поэтому я не знаю, что там было. Я только слышала, как радовался Бараев: "Я мечтал поймать генерала!"
25 октября Бараев ходил по проходу рядом с нами и разговаривал по мобильному телефону. Судя по тону, он разговаривал с каким-то начальником. Я услышала, как он извиняющимся голосом говорил: "Да, мы насорили немного здесь, но перед уходом уберем все в зале". После этого разговора в зале появились черные полиэтиленовые пакеты для мусора, и заложники стали в эти пакеты собирать скопившийся мусор.
В какой-то момент в наших краях поговорить по мобильному телефону мог практически каждый. Рядом с нами стояла чеченка лет около 45, которая несмотря на запрет, давала всем желающим телефон. Она рассказала, что у нее убили мужа, братьев, её 12-летнего сына увели из школы в неизвестном направлении – он пропал без вести. Женщина сказала, что она не могут так больше жить, оставила свою 5-летнюю дочь сестре и пришла сюда. Были 2 сестры, одной 16 лет, другой – 18 лет. И их родители не знали куда они ушли, но они тоже решились на такой шаг. По радио говорили, что в зале были вдовы убитых чеченцев – нет, там было очень много молодых девчонок 16-18 лет, которые замужем еще не были. Их смешило то, что их называли вдовами.
Насколько мне известно, ни один заложник не был убит чеченцами. Ольга Романова, расстрелянная девушка, не была заложницей.
Вечером 25 октября пришел с улицы мужчина. Его точно также, как Ольгу Романову, затащили в зал. Его потащили к Бараеву, тот спросил: "Откуда ты взялся? И зачем сюда пришел?" Мужчина ответил: "Я пришел, потому что никакой информации нет. Я волнуюсь. Здесь мой сын Рома". Ясир сказал, что знает Рому, которому 10 лет и который сидит на балконе. Мужчина ответил, что это не его сын, что его сын старше. Тогда по залу покричал, поискали Рому. Фамилию он называл, но я не запомнила. Поскольку никто не отозвался, мужчину утащили наверх к выходу. Полагаю, что его расстреляли, потому что сразу были слышны выстрелы.
К тому времени бомбу переместили прямо под балкон. На балконе была еще одна бомба, и они сделали единую сеть. Две чеченки возле этого фугаса сидели. В зале было совершенно спокойно. Вечером 25 октября парень, у которого, видимо, не выдержали нервы, вскочил и начал бежать по спинкам сидений с бутылкой из-под кока-колы. На вид бы я ему дала лет 25, может быть 29. В сером тонком свитере, в очках. Он сидел в последних рядах. Я увидела, что чеченец, сидевший на стуле на сцене вскочил и выстрелил. Я обернулась и посмотрела в направлении выстрела. Я увидела, как этого парня за ноги стащили вниз, а автоматной очередью ранило мужчину и женщину. Женщина была с семьей, с мужем и с дочерью. Муж истошно закричал: "Убили, убили! Лиза, доченька, нашу маму убили!". А парня чеченцы уже схватили, скрутили. Его не били, а толкали. Бараев таким почти плачущим голосом спрашивал: "Зачем ты это сделал?" Тот сказал: "Я хотел быть героем, хотел спасти всех". Бараев спросил: "Что с ним делать?" Потом добавил: "На рассвете будем судить его по законам шариата". Парня вывели из зала, выстрелов не было. После этого Бараев стал сразу звонить в Красный крест, в штаб. Там никто не брал трубку. Он спросил у сидящих в зале, есть у кого-нибудь родственники рядом с театром, чтобы можно было позвонить и вызвать представителей Красного креста. Девушка, она сидела двумя рядами ниже, и сказала: "Да-да, у меня тут муж". Он говорит: "Говори номер". Она продиктовала номер. Бараев сам набрал этот номер: "Эй, мужик, сходи там в Красный крест, скажи что нам нужен хирург". Среди заложников оказался медик, помню только его имя — Игорь. По мере сил он оказывал медицинскую помощь. Игорь сказал, что нужен нейрохирург, потому что парня ранило в голову. А эта девушка, пока Бараев разговаривал с её мужем, кричала Бараеву: "Скажи им, что это несчастный случай! Скажи им – несчастный случай, а то начнут штурм!" Потом она отобрала у Бараева трубку, и все повторяла, что это несчастный случай, пусть не предпринимают ничего такого страшного, что нужны врачи. После этого звонка ещё долго дожидались врачей.
Бараев немного успокоился после случившегося и сказал, что будем отпускать американцев завтра. Спросил: "Кто американец?" Сэнди поднял руку. Ему дали трубку, чтобы он звонил в американское посольство, договаривался, чтобы был представитель посольства завтра. Сэнди начал звонить, но разговор прервался, потому что отключился телефон. И я пошла искать другой телефон. А вторая трубка вот была у этого Игоря, который пытался всё-таки уговорить врачей из Красного креста придти оказать помощь. Девушка-журналистка, наконец, дозвонилась туда, стала говорить со слов Игоря, что нужен нейрохирург. У нее потребовали более полную информацию состояния. Тогда Игорь забрал трубку и начал говорить, что у женщины проникающее ранение по касательной, что, скорее всего, внутренние органы не задеты, а у парня ранение по касательной головы, если я не ошибаюсь, левой лобной части, что нужно скорей оперировать. Через какое-то время он закончил разговор. Дали трубку мне. И я звонила в посольство, поэтому совершенно точно говорю, это было не перед самым штурмом. Разговаривали после часу ночи, где-то с часу до двух — примерно в этот момент. Мы снова позвонили в американское посольство. Сначала Сэнди разговаривал с представителем посольства по имени Барбара. Потом его попросили передать трубку мне. Он передал трубку, со мной разговаривал представитель посольства по имени Андрей. Это было в ночь на 26 октября. Я сказала, что Бараев хочет выпускать американских заложников, что хочет, чтобы подошел представитель посольства. Андрей меня спрашивает: "Во сколько?" Я подошла к Бараеву, дала ему трубку. Они договорились на 8 утра. После разговора Бараев вернул трубку мне, Андрей стал задавать вопросы, но вокруг заложники стали кричать: "Хватит, хватит, хватит, долго разговариваешь". Потом ещё раз попросили Сэнди. Я дала трубку Сэнди, у него тоже что-то стали спрашивать, ну а народ кричит: "Тише, тише, тише, хватит, хватит, хватит. Вы уже много говорите". В общем, мобильник у нас отобрали. И больше мы ни с кем не разговаривали. Публика боялась каких-нибудь провокаций. Позже от работников Казахстанского посольства я узнала, что посол Республики Казахстан договорился с Бараевым о нашем освобождении утром в 8-00 26 октября 2002 года.
Потом Бараев успокоил зал, сказал, что завтра, 26 октября, наконец должны начаться переговоры с генералом Казанцевым, уполномоченным на это правительством. Переговоры должны были начаться утром часов в 10-11. Бараев сказал, что до этого времени все могут быть спокойны, потому что они ничего не будут предпринимать до начала переговоров, а их дальнейшие действия будут зависеть от результатов переговоров с Казанцевым. Успокоенные люди стали устраиваться спать.
Я последний раз смотрела на часы минут 20 четвертого. Один из чеченцев сказал: "Скучно у вас в Москве, пойду, постреляю". Он вышел из зала, и я услышала выстрелы. Подумала, что надо скорее заснуть, чтобы быстрее пришло утро. Саша и Сэнди спали, обнявшись. Заснула, а в себя пришла в реанимации в кардиологии больницы №7.
О смерти Саши я узнала по радио там же 27 октября 2002 г., а об обстоятельствах смерти, о том, что ее раздавили при транспортировке в автобусе в больницу позже из прессы и от людей, присутствовавших при ее опознании. О смерти Сэнди я узнала от работников американского посольства 28 октября 2002 г., а 29 октября на опознании в морге узнала, что ему вообще не оказывалась медицинская помощь.
Меня часто обвиняют в необъективности, говорят, что я жертва "стокгольмского синдрома". В действительности у меня нет оснований защищать чеченцев – они создали условия, в которых погибла вся моя семья. Но я отчетливо понимаю, что даже не смотря на их действия, моих близких можно было спасти, если бы не был предпринят этот бессмысленный, нелогичный штурм, который никого не мог защитить, мог реально привести к взрыву и явился причиной гибели моих близких.
Текст написан мною собственноручно.
Марат
Абдрахимов: "Мы
просто
молили о чуде
всех святых,
которых
знали"
Первым
после
страшной
ночи в штаб
мюзикла "Норд-Ост"
на
Марксистской
улице пришел
артист Марат
Абдрахимов.
Пришел сам.
Все
бросились
его обнимать,
целовать. Он
заплакал.
В штабе не
спали третьи
сутки. На
столе было
кто что
принес: чай,
хлеб, куски
тульского
пряника,
немного
курицы.
Марата
усадили, дали
поесть. Но он
сказал, что не
может есть.
- Вели себя
боевики
очень
корректно. И
говорили: "Мы
всегда ведем
очень
корректно.
Единственно,
просим -
ведите себя
как
заложники.
Все, что вам
надо, мы вам
дадим. Вода -
вода. Она вам
не нужна,
потому что
туалетов нет".
Все мы ходили
в
оркестровую
яму - девочки
направо,
мальчики -
налево.
Говорили: "Хорошее
отношение мы
вам
гарантируем.
Но, если вы
будете
делать
глупости -
типа
попытаетесь
убежать, нам
придется
стрелять".
- На хорошем
русском
говорили?
-
Достаточно
хорошо по-русски,
но понятно,
что с
акцентом. Я
сначала
думал женщин
как-то
разговорить,
узнать о них
что-то.
Сначала они
не очень шли
на контакт, а
потом пошли.
Одна из них
даже была
актрисой. Я
спросил у нее:
"Вы, наверное,
у нас в ГИТИСе
учились?" - "Я
знаю, что там
была наша
чеченская
студия".
Спросил так
аккуратно: "Как
зовут?" Она: "Вам
зачем?
Обращайтесь
к нам просто -
сестры. Это -
братья, это -
сестры. И
никаких имен".
Другую
женщину,
которая нас
охраняла,
звали Зара.
- То есть она
представилась?
- Нет, они
между собой
говорили. А та,
которая
якобы
актриса,
Света. Вы
знаете, это не
тупые
фанатики. "А
вы по-другому
будете
поступать? -
спрашивали
они нас. - Моя
мама
похоронила
моего брата -
одну ногу и
голову - все,
что от него
осталось. Вы
далеко, вы
этого не
знаете. А мы
восемь лет в
этом аду".
Очень
ругали наши
войска - что
им надо:
наркотики,
оружие -
провозят
спокойно. И
даже если
тебе нужно
все то же
самое
провезти,
главное -
плати. На
остальное
закрывают
глаза.
Террористы
говорили: "Мы
рассчитываем
неделю
сидеть, а
может быть, и
больше. Если
ничего не
выйдет,
значит, мы
взрываемся
вместе с вами.
Нам все равно
где умирать -
там или здесь".
- Это правда,
что с утра
убили двух
заложников?
- Это
получилось
случайно.
Первый
человек - он
был не
заложник,
раньше мы его
не видели, он
не сидел в
зале. Чеченцы
сказали: "Кто-то
ходит. Сейчас
поймаем".
Минут через
десять
притаскивают
человека,
которого
действительно
из нас никто
не знал.
- Но в зале
было так
много народу,
что вы могли
его не
заметить.
Может быть, он
сидел на
дальних
рядах?
- Нет, вы
знаете, когда
сидишь на
четвертом
ряду и люди
мимо тебя
ходят в
туалет, за два
дня выучишь
всех. Его
никто не
видел - черный
свитер,
черные
джинсы. Он
сказал: "Я
пришел
поменять
своего сына".
Назвал имя,
отчество и
фамилию.
Боевики
десять раз
переспросили,
есть ли такой
в зале. В зале
такого не
оказалось.
Мужчину
вывели. И мы
не знаем,
убили ли его.
- А в женщину
стреляли?
- Понимаете,
у них
стратегия -
напугать. Они
заходили с
криком. И
мужчина
какой-то
вскочил и
побежал. Куда
бежать,
непонятно. И
действительно,
одна из
чеченских
женщин,
которая
стояла над
фугасом,
вытащила
пистолет и
начала в него
стрелять. А он
упал, и она
попала в
совершенно
невинного
человека.
Женщину
задела.
Понятно, что
они
провоцировали,
хотя и
говорили, что
не
собираются
убивать.
Им было
необходимо
знать все по
зданию, что-то
отключить в
оркестровой
яме - там было
все мокро от
мочи, и начали
гореть
провода.
Тогда
Георгий
Леонардович (Георгий
Васильев -
продюсер "Норд-Оста")
взял
огнетушитель
и пошел
тушить. А
когда
вылезал из
оркестровой
ямы, нечаянно
нажал на
рычаг, и пена
попала на
лицо одного
из боевиков. "Вы
что делаете?" -
"Я же
нечаянно", а у
самого в
глазах такие
искорки
прыгают.
- Марат, как
развивались
события
перед
штурмом?
Можешь их
реконструировать?
- Каждый
день они нас
чем-то пугали.
"Все!
Начинаем!
Приготовились!
Вытаскивайте
бомбу!
Ставьте на
середину!" И
потом начали
громко
молиться.
- На сцене,
что ли?
- Нет, каждый
на своем
участке. Они
никуда не
выходили.
Женщины как
сели, так и
сидели. Могли
пройти
вправо, влево
в зал, вот и
все. То, что
они кололись
там и пили, -
этого быть не
может. Они не
ели и пили по
чуть-чуть, так
же, как мы. Они
говорили: "Почему,
если я терплю,
пью чуть-чуть
воды, чем ты
лучше меня
или хуже, сиди
и терпи. У
меня к тебе
лично нет
претензий, у
меня есть
претензии к
твоему
государству".
- А что было
с той первой
девушкой,
которую
застрелили в
первый день?
- Она
появилась
через час, как
всех усадили.
Заходит,
открывает
дверь. В
куртке,
беретке: "Вот,
всех
напугали!
Чего вы тут
устроили?" - "Кто
ты такая?" -
спросили. "Я
тут все знаю.
Я здесь в
музыкальную
школу ходила".
- "Ну-ка сядь, а
то пристрелю".
- "Ну и стреляй!"
Вот тут они
так
переполошились.
Без
разговоров
ее отвели в
нижний
коридор, в
актерское
фойе.
Автоматная
очередь. Но на
наших глазах
они этого не
делали. Они не
убивали
заложников,
но у меня
такое мнение,
что они
провоцировали.
Что там было
на самом деле?
Очень много
неадекватного.
У меня было
ощущение, что,
может быть, от
голода у меня
едет крыша.
- И все-таки
прошу тебя
вспомнить,
что было
перед
штурмом?
- Я сидел в
четвертом
ряду в
партере. Мы не
могли спать,
хотя
хотелось
страшно. Мы
ничего не
знали: знает
Путин, не
знает? Один
чеченец
сказал: "Мы
совершенно
уверены, что
Путин вас
всех сдаст.
Вас всех
взорвут
вместе с нами.
Назначат
обязательно
штурм, а штурм
закончится
тем, что мы не
будем ни с кем
воевать, а
просто
нажмем эту
кнопку". И мы
боялись
больше всего
штурма.
А во второй
день вечером
нам сказали: "Хорошие
новости.
Завтра в 10
часов
приходит
Казанцев. Все
будет
нормально.
Они пошли на
соглашение.
Это нас
устраивает.
Ведите себя
спокойно. Мы
не звери. Мы
вас не убьем,
если вы
будете
сидеть
смирно и
спокойно". В
итоге все
моментально
расслабились,
начали
улыбаться,
пить воду, и
даже в туалет
разрешили
свободно
ходить. То
есть не по
одному, хотя и
под
присмотром.
Нам не
разрешали
слезать с
кресел, но я
потихонечку
сполз и внизу,
под креслами,
смог лечь на
спину, на
живот. И вот в
этот момент я
моментально
уснул. Стресс
отпустил, и я
провалился.
Дальше
получилось
так - началась
перестрелка,
пошли
автоматные
очереди. И я
от них
проснулся,
сразу вылез.
- Что ты
увидел?
- Все, кто
сидел рядом
со мной,
закрывали
головы
руками. На пол
никто не
падал,
помнили о
предупреждении.
Казалось, что
людям все
равно: пусть
стреляют или
стреляют где-то
и непонятно
где. Никто не
кричал.
- Ты
чувствовал
газ?
- Нет, может
быть, меня
спасло то, что
я там лежал, а
воздух туда
плохо
проходит.
Кондиционер
работал с
самого
начала. Иначе
мы бы
задохнулись
от запаха
выгребной
ямы. Вся
одежда
провоняла.
А потом
меня взяли за
шкирку. "Я
сразу
предупреждаю,
я - артист", -
сказал я. "Хорошо.
Быстро
выходим из
зала". Это
было не грубо.
Даже, если бы
меня тащили, я
был бы им
благодарен.
Говорили: "Потерпите,
потерпите".
Меня
вывели. Я же
понимаю, что
допрос - это
неизбежно с
моим
нерусским
лицом.
Поэтому я
сразу
конкретно
начал
говорить обо
всех, кого я
знаю в
спектакле,
какие роли
исполняю.
Завалил их
информацией.
В какой-то
момент до них
дошло. "Вы
сейчас
проедете, там
прокуратура
работает, вас
допросят,
телефоны, так
как у вас нет
никаких
документов".
Нас троих,
таких же, как
я, "спорных",
посадили на
заднее
сиденье
джипа и
отвезли в
соседнюю
школу. У меня
пересохло в
горле, я даже
не мог
вспомнить
номер своего
телефона.
Назвал номер
телефона
своего друга
Селицкого,
своей жены в
Зеленограде.
Мне дали
трубку, и я
опознал нашу
сотрудницу
Дашу, а она -
меня. Тогда
мне дали воды.
Я выпил, и тут
же все пошло
обратно.
Тошнило без
конца.
- Вспомни,
что было в
зале в эти дни.
Например
когда
приходили с
миссией
врачи?
- Во-первых,
там врач был
изнутри, из
зрителей.
Потом пришли
врачи из
Красного
Креста, два
иорданца.
Боевики к ним
привязались,
стали
кричать, что
они привели
за собой
вслед еще
кого-то.
Перепугались
страшно: "Все,
всех
расстреливаем".
Все опять
перепугались.
Это в первый
день. А потом
остался
только один
врач - из
зрителей.
Тогда стали
подключаться
все, особенно
Марина
Крылова,
администратор
зала, ходила
мерила
давление,
давала
необходимые
лекарства,
больше,
конечно,
успокоительные.
Нам передали
аптечку, хотя
какое-то
время ничего
не
передавали, а
потом опять
стали
передавать.
- Как вы
получали
информацию?
- Тяжело.
Боевики
ходили по
залу и
слушали
радио. Еще у
них был
маленький
портативный
телевизор на
батарейках. И
если они
сидели рядом,
то было
слышно, и
потом мы
рассказывали
друг другу,
что услыхали.
На второй
день вообще
забрали все
мобильные,
плееры,
калькуляторы,
часы
электронные,
фотоаппараты
- ведь ребята
все снимали
втихаря,
вытащили
пленку и
начали ее
давить. "Если
вы не
отдадите
добровольно,
то потом вам
будет
несдобровать".
- Как вели
себя люди все
это время?
Срывались?
- Вообще
никаких
истерик. Люди
все
прекрасно
понимали, что
такое, когда
над тобой
пистолет. По-другому
себя вести не
можешь. Это
как в
состоянии
стресса, ты
даже кушать
не можешь.
- А дети?
- Дети
сначала
заплакали. Но
не норд-остовские.
Я схватил
сразу всех за
руки, кто
рядом: "Спокойно,
нас не убьют".
Начал
говорить
какие-то
шутки,
глупости.
Говорю: "То,
что мы не
успели вам
показать, мы
будем
показывать
сейчас". Стал
рассказывать
сюжет,
изображал
все на
пальцах, как
все
происходит
на сцене, что
куда
движется.
Вроде дети
успокоились.
Но сразу
после этого
был вопрос: "Иностранцы
есть?" Тут
двое
французских
детей
откликнулись.
"Так, дети,
быстро всех
выпускаем", -
это один
играл в
благородного.
Тут вскочили
чуть ли не до 18
лет ребята. "Спокойно,
старше 12 я
никого не
отпущу".
Было
ощущение
полной
нереальности
- все это не с
тобой
происходит.
Все чужое,
чужое.
Приходилось
поддерживать
людей. А когда
людей
поддерживаешь,
то и себя
вытаскиваешь.
Как только
что-то
случалось, я
брал их за
руки: "Спокойно,
мы с тобой, мы
победим".
Надо
энергией
помогать
друг другу.
Мне ничего не
оставалось,
как молиться.
Я молился, со
всеми
держась за
руки. Мы
просто
молили о чуде
всех святых,
которых
знали.
- Когда
появилось
безумное
чувство
голода?
- Чувства
голода не
было, нет его
и сейчас.
Когда не было
минералки,
нам вытащили
просто воду
из-под крана.
А когда
принесли
соки и все
остальное, мы
пили соки.
Хотя сначала
пользовались
всем, что
осталось от
нашего
буфета. А
боевики
сразу
напялили
наши майки "Норд-Ост".
Сейчас их
показали
убитых, лежат
в наших
майках.
Когда
включили
вентиляцию, я
сказал: "Знаете,
ребята,
здорово было
бы, если бы
пустили
какой-нибудь
усыпляющий
газ". А рядом
сидели
женщины и
говорили: "Почему
мы не взяли с
собой Гарри
Поттера? Мы бы
сейчас кого-нибудь
заморозили.
Или пустили
какой-нибудь
волшебный
газ".
- Ты выйдешь
на сцену?
- Мы думали
об этом. Со
мной рядом
сидела
стюардесса "Аэрофлота".
"За тридцать
лет я ни разу
не попадала
ни в какие
ситуации. Мы
везли
японских
террористов,
все что
угодно было.
Но в воздухе
все зависит
от моих
навыков, моих
рук, а здесь я
ничего не
могу сделать,
только
сидеть и тупо
ждать". Так
вот
стюардесса
мне сказала,
она не то что
на "Норд-Ост",
она теперь
вообще в
театр не
пойдет.
Из
интервью
газете «Московский
комсомолец»,
28.10.2002
23
октября 2002 г. я
со своим
женихом,
Финогеновым
Игорем
Алексеевичем,
16 сентября 1970 г.р.,
с которым мы
вместе 11 лет,
пошла на
представление
мюзикла «Норд-Ост».
Примерно в 21
час, во время
представления,
на сцену
ворвались
несколько
вооруженных
людей, одетых
в маски и
камуфляжную
форму. При
этом они
произвели
выстрелы из
автоматов и
прокричали,
что
произошел
захват
заложников,
чтобы никто
не двигался.
Сначала
я была
удивлена и не
поняла, что
происходит.
На сцене
произошло
замешательство
и смятение, и
лишь через
некоторое
время, когда в
зал стали
вталкивать
обслуживающий
персонал и
других людей
я и мой жених,
поняли, что
это не
сценическая
постановка, а
действительно
то, о чем
сказал
террорист.
Все
зрители
оставались
на своих
местах. Через
оркестровую
яму заводили
в зал
оставшихся
сотрудников
и актеров.
Когда
включили
свет
террористы
вновь
объявили нам,
что это
захват
заложников,
что мы можем
позвонить по
мобильным
телефонам и
сообщить о
случившемся.
Что
мы и сделали.
Игорь
позвонил на
Петровку - 38
ГУВД г. Москвы
и сообщил, что
произошел
захват,
описал
сколько
человек
террористов,
какое у них
оружие,
сколько
взрывчатки,
какая она и
все их
действия.
Сотрудники
ГУВД
спрашивали у
моего жениха,
что говорят
террористы,
однако он
ничего им
ответить не
мог,
поскольку
террористы
действительно
ничего не
говорили, что,
кстати,
пугало и нас.
Не зная их
намерений, мы
постоянно
находились в
нервозном
состоянии.
Шок и ужас от
происходящего
присутствовали
в течение
всех трех
суток, пока мы
были в
качестве
заложников.
В
начале
развития
события меня
жутко
напугал
расстрел
молодой
девушки
практически
у меня на
глазах. Эта
девушка
появилась в
зале из
задней двери,
ее
подталкивали
прикладами.
Террористы
допрашивали
ее, откуда она
появилась.
Все мы это
видели и были
в напряжении,
поскольку
понимали, что
события
могут
развернуться
в худшую
сторону.
Девушка, как
потом стало
известно
Ольга
Романова, как
мне
показалось,
растерялась,
не смогла
сказать
ничего
вразумительного,
а чеченцы на
нее давили и
требовали
объяснений.
Это длилось
совсем
недолго,
после чего
один из
террористов
приказал ее
расстрелять.
И, не уводя
далеко, лишь
выведя в
боковую
дверь, я
услышала 4 или
5 выстрелов,
мгновенно
подумала, что
для одного
человека
слишком
много, и
естественно
все мы поняли,
что ее
расстреляли.
Я плохо себя
почувствовала.
Стало
понятно, что
если для них
так просто,
беспричинно
убить
человека, то
любой
неверный, с их
точки зрения,
взгляд, жест,
движение
могут
привести
каждого из
нас к судьбе
этой девушки.
Этой
же ночью мы
услышали
выстрелы в
фойе. Как
сказал один
из
террористов,
им был убит
сотрудник
милиции.
В
течение
первых 5-6
часов
террористы
ничего не
говорили, для
чего они нас
захватили.
Потом
поползли
слухи, т. к. кто-то
услышал
разговор
террористов
или
террористы
сами об этом
сказали кому-то
из
присутствующих,
что они
захватили
нас для
освобождения
Чечни, а в
четверг 24.10.2002 г.
они объявили,
что пришли с
целью
прекращения
военных
действий в
Чечне и
вывода
российских
войск.
Из
фраз и
разговоров и
я, и Игорь
услышали, что
они
собираются
либо уйти с
победой, либо
в рай. Их
девиз был - «свобода
или рай». Это
сказал один
из
террористов,
проходя по
сцене. Эту
фразу потом
повторяли
практически
все
террористы,
что
естественно
пугало.
Пугало
и держало в
сильном
напряжении
полное
отсутствие
информации о
том, что
происходит
за пределами
здания. Как
реагирует
наше
Правительство
на
случившееся
и какие меры
предпринимаются
для нашего
спасения.
Телевизор,
который
висел в зале,
не работал. У
террористов
были рации,
приемники и
мини-телевизоры.
Ощущение
безнадежности
и
безысходности
ситуации
было вызвано
тем, что: во-первых,
наше
Правительство
нас,
заложников,
не
поддерживало,
единственное,
что мы
услышали, так
это то, что
власти не
поддадутся
на
провокации,
хотя все мы
ждали каких-то
слов
поддержки,
что о нас
помнят и
пытаются нас
спасти; во-вторых,
находясь в
зале, мы
сидели в
партере, в
непосредственной
близости от
бомбы (в одном
ряду, за
несколько
кресел),
неподалеку
от
взрывчатки,
которую
установили
на заднем
ряду сразу по
диагонали за
нами, а в
последствии
заминировали
по периметру
и весь зал, и
отдельные
места,
просчитав
ситуацию
возможного
спасения, тем
более, что
Игорь воевал
в горячих
точках, мы
поняли, что
при взрыве
шансов
выжить нет; в-третьих,
мы сидели в
правой
стороне
партера, где
все двери
были
забаррикадированы
и
заминированы,
а вокруг нас
располагались
чеченки-террористки
с
пистолетами
и гранатами,
на которых
были надеты
пояса
смертников и
они
постоянно
держали руку
на
контактной
группе, рядом
также
находились
боевики.
Террористы
объявили
также сразу
после
захвата, что
если будет
штурм, то они
все взорвут.
Ситуация
была крайне
нервозной,
заложники
постоянно
находились в
сильном
напряжении,
подавляя в
себе
возможность
срыва, чтобы
не
спровоцировать
террористов.
Сами
террористы
угрожал, что
если
заложники, т.е.
мы, не будем
выполнять их
приказы, то
они начнут
кидать
гранаты в зал
и стрелять.
Периодически
террористы
стреляли
вверх, чтобы «успокоить»
нас, чем
приводили
итак
невероятно
испуганных
людей в
оцепенение и
ужас.
Стрельба
слышалась
постоянно и
за пределами
зала. Первое
время все
зрители, как
по команде
падали на пол
под кресла,
закрывая
голову
руками и
сумками.
Террористы,
видя это,
запретили
нам
совершать
телодвижения
и приказали
сидеть
смирно,
причем вновь
угрожали
взрывами
гранат, что
лишило нас
возможности
даже
элементарно
почувствовать
себя хоть в
какой-то
иллюзорной
безопасности.
Из-за
постоянного
напряжения
безумно
хотелось
выбраться из
зала,
немедленно,
прямо сейчас,
подальше
отсюда,
приходилось
сдерживать,
контролировать
себя, чтобы не
вскочить, не
побежать, не
совершить
безумства.
В
сложившейся
обстановке
мы боялись,
что наши
правоохранительные
органы все
таки пойдут
на штурм, а
террористы
исполнят
свои
обещания и
взорвут нас.
Через
какое-то
время по залу
распространилась
информация,
что начались
переговоры.
После
различных
переговоров
реакция
террористов
была
различна, а мы
пытались
понять
результат
этих
переговоров
по их реакции,
что
приводило
нас то в ужас
и безумный
страх. Иногда
появлялась
надежда,
очень
хотелось
жить.
Например,
когда, как я
понимаю,
переговоры
проходили
для
террористов
не так как они
бы хотели, они
возвращались
в зал
разъяренными,
злыми и с
ненавистью и
гневом
говорили
между собой
на чеченском
языке при
этом
угрожающе
смотрели и
указывали
жестами на
зал, что,
естественно,
приводило
нас в ужас.
Или когда они
оставались
удовлетворенными,
они
приходили в
зал веселыми,
но это было
совсем редко,
единичные
случаи, и
относились
они к залу
пренебрежительно,
как будто мы
самая низкая
нация.
Мы
старались не
встречаться
с
террористами
глазами,
боялись, что
нас могут
запомнить и
выбрать для
расстрела, а
также
сорвать на
нас свое
раздражение,
злость и
просто
плохое
настроение.
Необходимо
отметить, что
в первую же
ночь
террористы
развесили
черные флаги
с надписями
на своем
языке. Мулла,
находившийся
в зале в числе
террористов,
начал службу,
а потом вновь
и вновь ее
повторял,
практически
не умолкая.
Звучала то ли
молитва, то ли
это
продолжалась
служба, то ли
их
национальные
песни в
записи. Мой
жених сказал,
что это по
настоящему
серьезно, и мы
решили, что
они
готовятся к
худшему. Я
вновь
почувствовала
приближение
конца. Это
чувство
появлялось
очень часто.
Хотя по
натуре я из
тех людей,
которые
уверены, что
из любой
ситуации
есть какой-то
выход. В этот
же момент я
так не думала.
Безумные
неудобства
были связаны
с
отсутствием
туалета,
который был
устроен
чеченцами в
оркестровой
яме, и в
который
лишний раз
было страшно
ходить из-за
постоянно
меняющегося
настроения
террористов.
Отсутствовала
вода, нам
раздавали
сладкую
газировку. Ее
мы в принципе
не пили, т.к.
она не
утоляла
жажду, а
наоборот, и
самое
главное,
чтобы лишний
раз не
прибегать к
необходимости
пойти в
туалет.
К
вечеру 24.10.02 г.
настроение
террористов
ухудшилось.
Сказывались
усталость,
недосыпание,
неопределенность
в
переговорах,
которая, как я
думаю, была
вызвана
нечеткостью
требований
их
руководителей,
казалось
временами,
они вообще
оставались
без указаний
и не знали,
что им делать.
Опять же
приходилось
приспосабливаться
к настроению
людей, от
которых так
хотелось
избавиться.
Старались
реже ходить в
туалет, не
разговаривать
друг с другом,
сидели
опустив
головы.
Я
знала, еще из
событий
первых суток,
что по
истечении
ультиматума,
террористы
должны
начать
расстреливать
заложников.
На каком-то
этапе, точно
сказать не
могу,
поскольку
напряженная
ситуация и
все
пережитое
мной до
настоящего
времени, не
дает
возможности
с точностью
до минут
синхронизировать
происходящее
в Доме
культуры,
чеченцы,
находясь на
сцене, начали
обсуждать
что-то между
собой на
чеченском
языке,
всматриваться
в зал и
указывать на
людей. Я
решила, что
они отбирают
тех, кого
планируют
первыми
расстрелять.
В
эти минуты я
доподлинно
представила
себе как это
произойдет
со мной в
деталях, как
меня будут
выводить, где
это
произойдет,
что мне будут
говорить, как
я себя поведу,
и что буду
чувствовать
при этом,
будет ли мне
больно. Я
задавала
себе вопрос:
почему же я
должна
умирать в
столь
молодом
возрасте, в
мирное время,
не сделав
никому
ничего плохо
и не успев в
своей жизни
совершить
отрицательных
поступков.
Одновременно
я испытала
страх за
близкого мне
и самого
дорогого
человека.
Возможную
его реакцию,
если со мной
что-то
случится, чем
для него это
закончится,
мою реакцию,
если это
случится с
ним.
Вечером
25 октября 2002 г.
на наших
глазах у
одного из
заложников,
видимо не
выдержали
нервы, и он
бросился на
женщину-террористку,
которая была
в поясе
шахида, с
гранатами, а в
руках в нее
был пистолет,
как и у всех
остальных
террористок.
В этот момент,
увидев
происходящее,
в него
выстрелил
террорист,
находящийся
на сцене.
На
наших глазах
была решена
судьба еще
одного
мужчины,
который
откуда-то
взялся в зале,
сказав, что у
него там
ребенок. Мы
все
оцепенели от
вопроса, как
же он прошел и
кто он? Мы не
понимали, что
происходит,
он был в крови,
его били. Мы
были
напуганы.
Этот мужчина,
после
выяснения с
ними каких то
вопросов, был
расстрелян в
фойе.
25
октября 2002 г.
вечером
чеченцы
нашли где-то
документы
военнослужащих,
женщины и
мужчины. Они
сначала
угрожали и
требовали
выйти этих
людей, потом
стали
говорить, что
ничего не
случится,
если они себя
назовут. Зал
молчал. После
чего чеченцы
сами стали
ходить по
рядам и
сличать
внешность.
Напряжение
росло. Все
боялись, что
кто-то из
заложников
внешне похож
на людей в
этих
документах.
Потом они
стали
проверять
документы у
зрителей.
Мы
очень сильно
испугались
этого факта т.к.
Игорь был
сотрудником
милиции.
После того,
как ситуация
немного
успокоилась,
находясь под
пристальным
вниманием
террористов,
опасаясь
быть
замеченными,
мы стали
уничтожать
документы
Игоря
подтверждающие
его
отношение к
органам
внутренних
дел. Кое-как, с
огромными
мучениями и
риском мы
уничтожили
документы,
часть из
которых
Игорю
пришлось
просто
съесть.
25
октября
вечером нам
приказали
сдать
мобильные
телефоны.
Последняя
возможность
услышать
родных,
друзей,
услышать
слова
поддержки,
попросить
прощения за
то, что в этой
жизни мы
сделали не
так,
попрощаться,
исчезла. Мы
окончательно
были
оторваны от
внешнего
мира.
Ночью
26 октября за
пределами
зала, а может
и здания все
время
стреляли. Я
боялась, что,
если
перестрелка
начнется в
зале, а мы в
это время
будем спать,
нас могут
убить.
Поэтому
практически
всю ночь мы
боролись со
сном. Это было
невероятно
тяжело, так
как забытье
наступало
мгновенно,
как только
закрывали
глаза, ведь
все эти дни и
ночи мы спали
урывками,
иногда, когда
позволяла
ситуация, по 20-30
минут.
Возможно,
потому что я
не спала, 26
октября 2802 г.
рано утром я
почувствовала
запах газа, а
потом
увидела
дымку и
террориста
на сцене,
который
одевал
противогаз, а
второй отдал
женщине-террористке.
Мы
с Игорем
пытались
принять меры
для защиты от
газа, начали
дышать я в
платочек, а он
в лацкан
пиджака.
Какое-то
время мы так
просидели. Я
очень сильно
испугалась и
боялась
отключиться
все время,
держа себя в
напряжении.
Когда я
обернулась,
то увидела,
что многие
уже спят.
Я
увидела, как
мой жених
начинает
засыпать и
заставляла
его дышать
через пиджак,
сама я,
почувствовав
сильную
сонливость,
опустила
голову вниз,
чтобы если
будут
стрелять, не
попали в
голову и
через
несколько
минут
отключилась.
В
себя я пришла
в автобусе,
который куда-то
ехал. Я не
понимала где
я, и что
произошло,
кто те люди,
которые там
ходят. На полу
я увидела
очень много
тел, которые
лежали без
движения.
Меня
поместили в
какой-то
детский сад, а
потом
погрузили на
«Скорую
помощь» и
отвезли в
больницу, где
я находилась
всего 2 дня.
Мне сделали
анализы лишь
спустя двое
суток, и, не
получив их
результатов,
можно
сказать,
вытолкнули
из больницы.
При этом в
поликлинику
сообщили, что
я ушла по
собственному
желанию. Мне
не
предлагали
перейти в
терапию, где
были
свободные
места, и люди
находились
там в течение
полутора-двух
недель, и им
проводили
необходимое
лечение и
обследования.
Возмутило
и поразило
отсутствие
элементарной
гигиены (я все
время
находилась в
той грязной
одежде, в
которой
провела все
дни в «Норд-Ост»)
и
элементарные
условия
дезинфекции.
Также
после всего
пережитого я
сталкиваюсь
постоянно с
рядом
проблем,
решение
которых
требует
немало сил,
нервов и
здоровья.
Из
искового
заявления в
суд от 14
декабря 2002г.
23 октября
моя жена
Жирова
Наталья с
нашим 14-летним
сыном
Жировым
Дмитрием
пошли на
мюзикл «Норд-Ост». Я, Жиров
Олег, услышал,
как по
телевизору
передавали
первое
сообщение о
захвате "Норд-Оста".
Я тут же
оделся и
минут через
пятнадцать
был на
Дубровке.
Первый
звонок от
жены на моем
мобильном
раздался,
когда я
подходил к
парковке
около здания
на Дубровке.
Это было
около 22.00 23
октября.
Возле ДК
царила
неразбериха.
Я сразу же
обратился к
сотрудникам
милиции,
которые
натурально
послали меня
подальше и
попросили им
не мешать со
своей
информацией.
После чего
я обратился к
Ястржембскому
С.В., который
был
представителем
от
администрации
президента и
был главным
на Дубровке в
эти часы. Тот
разрешил мне
остаться
внутри
заграждения,
которое
начали
устанавливать
сотрудники
милиции и
военослужащие,
и
информировал
меня каждые
полчаса о том,
чего сам не
знал. На моих
глазах к нему
обратился
его помощник
и спросил, что
сказать
прессе.
Ястржембский
ответил: «Скажи,
что чеченцы
требуют
денег». Через
полчаса
радиостанция
«Эхо Москвы»,
НТВ и другие
СМИ передали
эту
информацию в
эфир. Так
началась
рождаться
дезинформация.
Примерно
еще через
полчаса
Ястржембский
вышел к
прессе и
пообещал
откровенно
им
рассказывать
о том, что
происходит,
назначил
место
встречи во
дворе, за
границей
оцепления.
В ЭТО ВРЕМЯ
ОТКЛЮЧИЛИ
ВСЮ
МОБИЛЬНУЮ
СВЯЗЬ У
ДУБРОВКИ! По
этому поводу
всё тот же
Ястржембский
С.В., злобно
шутил с
журналистами,
которые
спрашивали
его почему
отключили
мобильную
связь. Он,
улыбаясь
отвечал: «У
вас не
работают
мобильные
телефоны?
Странно… у
меня
работает.»
Зачем
спецслужбам
нужно было
отключать
мобильные
телефоны – не
понятно.
Чтобы не было
связи с
захваченным
залом? Через
два-три часа
связь снова
появилась и
моя жена
смогла
дозвониться
второй раз,
сообщив
вместе с
сыном данные
о количестве
иностранных
заложников,
которые я
передал
иностранным
представителям
прессы и в
голландское
посольство.
Все
журналисты (кроме
представителей
телевизионного
канала ОРТ,
которые,
наверное,
были
проинформированы)
пришли на
встречу с
Ястржембским
в
назначенное
время и место.
Но обещанная
встреча не
состоялась.
Интервью
журналистам
ОРТ
Ястржембский
давал в
другом месте.
Журналистов
при помощи
обмана
Ястржембский
вывели за
оцепление и
больше их
обратно не
пускали.
Представителей
прессы
непосредственно
около «Норд-Оста»
уже не было,
они
находились
вне зоны
видимости
здания Дома
Культуры.
Уже за
полночь
приехали
генералы,
которые с
Ястржембским
вообще не
разговаривали.
Ему
отводилась,
вероятно,
другая роль.
Роль
дезинформатора.
Было понятно,
что военные и
спецназ с
самого
начала
начали
готовить то, о
чём всем
остальным не
надо было
знать, при
этом не
стремясь
установить
контакт с
заложниками.
Среди ночи
с 23 на 24 октября
я понял, что
Ястржембский
ничего не
знает и ничем,
кроме
дезинформации,
не поможет. Я
начал искать
голландских
журналистов
и пытался
установить
контакт с
посольством.
В это же
время через
моего брата,
который
тогда
работал в
ФАПСИ, я
установил
контакт со
штабом «Альфы».
Они мне
посоветовали
позвонить
Наташе с
Димой и
попросить их
передать
Бараеву имя
начальника
штаба
планирования
операций «Альфы»,
заверив меня
при этом, что
тогда Наташу
и Диму не
тронут. Я
сразу понял, к
чему это
может
привести.
Наверное,
если бы я это
сделал,
Наташу и Диму
расстреляли
бы первыми,
чего,
вероятно,
очень
хотелось «Альфе».
После этого с
«Альфой»,
Ястржембским
и другими
представителями
власти я уже
не
связывался.
Вообще 24
октября был
ужасный день.
Первые
переговоры
сорваны.
Ястржембский
продержал
иностранных
дипломатов в
ожидании
переговоров
в отведённом
для этих
целей
помещении, не
позволив им
получать
информацию
от
заложников,
родственников
заложников и
террористов,
пытавшихся
освободить
заложников
утром 24
октября. В
связи с этим,
террористы
поставили
новое
условие, что
если
родственники
заложников
проведут
демонстрацию
на Красной
площади, то
они отпустят
детей.
Правительство
тогда все
запретило.
Омоновцы
прикладами
разгоняли
бабушек и
дедушек,
которые
держали
плакаты со
слезами на
глазах. У меня
тогда
появилось
какое-то
бешенство,
злость.
Утром 24
октября
рядом со
зданием
Театрального
центра
абсолютно
случайно я
познакомился
с Зауром
Талхиговым.
Между нами
завязалась
беседа, в ходе
которой
выяснилось,
что Талхигов
чеченец и
знает
Бараева. Он
прибыл к
зданию на
дубровке по
призыву
чеченской
общины в
Москве, не
имея
прописки,
денег и т.д.,
руководствуясь
одним
желанием: «Оказать
помощь в
установлении
контактов с
террористами
для
освобождения
заложников.»
Через
некоторое
время у нас
установился
контакт и я
обсуждал с
Зауром
возможности
освобождения
моей жены и
сына. Я
неоднократно
просил его: "Заур,
пожалуйста,
давай что-нибудь
придумаем. Я
готов в обмен
на жену и сына
сам сдаться".
Заур сказал,
что поступил
бы так же. В
это время к
нам
подбежала
журналистка:
"Заур, тебя к
телефону.
Звонит
дежурный ФСБ
по штабу". Так
его
пригласили в
штаб. До
оцепления я
проводил его
лично и
увидел как
кто то вышел
из штаба и
провёл его
внутрь
здания.
Талхигов
находился в
центре
внимания.
Российские
политики:
Явлинский,
Немцов,
Кобзон и т.д.
вместе с
сотрудниками
ФСБ,
представителями
власти и
иностранными
журналистами
использовали
Заура , как
посредника в
переговорах.
Многие
думали, что он
из ФСБ. Хотя
на самом деле
он просто
смог, по
телефону
установить
контакт с
захватчиками
заложников.
Я Зауру
регулярно
звонил, и
интересовался
положением
дел. Но
изменений не
было.
Ночь с 24 на 25
октября мы с
Талхиговым
провели
вместе. В
какой-то
момент он мне
сказал, что
ему надо в
интернет-кафе
на Манежной. Я
поинтересовался,
как он поедет
без
документов. «Мне
Патрушев
такую
бумажку
подписал, что
ни один мент
не арестует, -
ответил он. – А
поскольку
денег нет,
пойду пешком».
Я ему
предложил
деньги на
такси, а он
мне: «У тебя не
возьму. А то
ты подумаешь,
что я помогаю
тебе из-за
денег». «Дурачок,
- говорю я, - ты
единственный,
кто в этой
ситуации что-то
может. Я тебя
вообще
отпускать
боюсь». В
итоге я его
все-таки
уговорил
взять деньги
на такси, и
через час он
вернулся
обратно. Эту
бессонную
ночь мы
провели
вместе в
разговорах о
том, как можно
помочь
освободить
заложников.
Я его опять
спрашиваю: «Как
можно
установить
контакт с
Бараевым?»
Талхигов
пристально
посмотрел и
говорит: «Ты
знаешь, Олег,
они очень
хорошие
мусульмане. С
заложниками
они ничего
плохого не
сделают. Я
думаю, у них
другие цели.
Но они мне не
доверяют. Они
думают, что я
из ФСБ и на
откровенный
контакт со
мной они не
идут».
Тогда у
меня
родилась
идея. Я опять
позвонил
жене.
Попросил
подозвать
кого-нибудь
из боевиков.
Сказал, что с
ними хочет
пообщаться
чеченец.
Потом мне сын
рассказывал,
что подошел
террорист в
маске, взял
телефон и о
чем-то долго в
углу зала
говорил на
чеченском с
Талхиговым.
Чеченец даже
пытался
передать
трубку
Бараеву, но
тот
отказался.
Как только
мы
поговорили,
мне тут же на
этот же самый
телефон
перезвонили:
«Ой, извините.
Я журналист
российский, я
не туда попал».
Я думаю, какой
русский
журналист
будет
звонить на
мой
голландский
номер??? Как
оказалось
позже, в этот
момент мой
телефон
поставили на
прослушивание.
Тут снова
звонит
Наташа. «Олег,
нас
пересадили в
первый ряд.
Сказали, что
если завтра к
9 утра прийдёт
голландский
посол с
журналистами,
то нас
отпустят».
Обсудив эту
новость с
голландскими
журналистами
и
политическим
советником
голландского
посольства я
снова набрал
номер Наташи,
но трубку
снял чеченец.
С тех пор
телефон жены
находился у
чеченцев и
Заур мог
обсуждать с
ними детали
освобождения.
Утром 25
снова
приехали
дипломаты.
Ястержембский
сказал, что
иностранцев
будут
отпускать
всех вместе.
Хотя это была
не правда, так
как Бараев
сказал, что
каждый
сотрудник
посольства
может
забрать
только
представителей
своей страны.
Со стороны
власти опять
злоупотребляли
дезинформацией.
Кто то упорно
не хотел
освобождения
иностранных
заложников.
Когда во
второй
половине дня,
дипломатов
отпустили, к
Зауру
обратились
представители
украинской
власти. Они
сказали, что
им
посоветовали
через него
договориться
с Бараевым об
освобождении
украинских
заложников. В
полдень Заур
смог
договориться
об
освобождении
украинских
заложников. А
спустя
некоторое
время, я снова
попросил его
связаться с
Бараевым и
обсудить
детали
освобождения
с Бараевым,
пообещав при
этом Бараеву
через мою
жену
разместить
через
голландское
информационное
агентство
РУСНЕТ
информацию,
которую они
стремились
донести до
внешнего
мира.
Я набрал
номер Наташи
и к моему
удивлению
она сняла
трубку. Это
был наш
последний
разговор. Мне
казалось, что
её и моего
сына вот вот
отпустят. Я
передал
трубку Зауру
и вот тогда то
он что-то и
наговорил
лишнее. Помню,
среди
чеченской
речи
проскальзывали
русские
слова: ОМОН,
снайперы, БТР
и так далее.
Впрочем, то,
что он
говорил,
видел каждый,
кто стоял на
Дубровке.
Вскоре
после этого
разговора
его
арестовали.
Вместе с его
арестом
прервались
все
переговоры
об
освобождении
заложников, а
ФСБ получили
возможность
вести
переговоры с
террористами
напрямую.
Через Заура
мы два два
раза
договаривались
об
освобождении
иностранных
заложников,
приезжали
послы. Их
отводили в
отдельное
здание, где
они сидели и
ждали, а потом
Ястржембский
сообщал
дипломатам,
что Бараев
якобы не
ведёт
переговоров.
А это
абсолютно не
соответствовало
действительности.
Так как в это
время Бараев
лично просил
Заура: «Пусть
придёт посол
Голландии, и я
отпущу
голландцев.
Придут
другие послы
– отпущу
других».
Кто-то
очень не
хотел
освобождения
иностранцев.
Поэтому
арестовали
Заура,
прервали
переговоры и
провели
штурм.
В
последствии,
выступая
главным
свидетелем
обвинения
Заура на суде,
я рассказал
об усилиях
Заура. Но по
словам
прокурора, у
ФСБ по иронии
судьбы,
случайно
осталась
только одна
звукозапись
телефонного
разговора
Заура. И
именно та, где
он говорил о
расположении
ОМОНа,
БэТэЭров и
Спецназа. Все
другие
телефонные
переговоры
Заура об
освобождении
заложников,
согласно
справке ФСБ
были
уничтожены. В
связи с чем
доказать
невиновность
Заура было
невозможно.
Его осудили
на 7 лет
лишения
свободы.
Утром 26
октября сына
Диму я нашёл
быстро, а вот
жену Наташу,
хоть и поднял
половину
Москвы, не мог
найти никак.
Официально
погибших
иностранцев
до 9.00 утра 27
октября не
было. И может
быть их бы ещё
долго не было….
Но ночью с 26
октября на 27
октября, я
снова
обратился к
брату,
который
работал в
ФАПСИ, за
помощью. И он
с
начальником
штаба
операций «Альфа»,
его старым
студенческим
другом начал
поиски жены,
имея допуск
во все
закрытые для
обычных
людей места.
Через пару
часов он
нашёл Наташу
среди
мёртвых в
морге одной
из
московских
больниц.
Злоупотребив
своей
властью, он
договорился
с
представителями
ФСБ в
больнице,
взял меня, а
вместе со
мной посла и
политического
советника из
голландского
посольства.
Мы приехали 27
октября в 8.00
утра в
больницу для
опознания, но
к тому
времени в
больнице уже
Наташи не
было, её
отвезли в
больницу им.
Боткина. По
дороге в эту
больницу,
слушая радио,
узнали, что
опознан
первый труп
иностранца -
Натальи
Жировой…. В
больнице им.
Боткина нас
уже ждали
представители
ФСБ, которые
сказали, что
если мы хотим
быстро и без
проблем
забрать и
похоронить
Наташу, то мы
не должны
задавать
лишние
вопросы. Я
согласился.
Согласно
протоколу
она погибла в
зале. Но как
выяснилось
позже, она
умерла в
больнице из-за
неоказания
помощи.
За
содействие в
поиске моей
жены, моего
брата после
этого из
ФАПСИ уволили.
После
штурма меня
допрашивали
два молодых
следователя,
один из ФСБ,
другой из
прокуратуры.
В протокол
они записали
только то, что
им выгодно. Я
им тогда
сказал, что не
тем они
занимаются.
Они пытались
меня
допросить
еще раз, но я
посоветовался
в посольстве
и отказался.
До сих пор я
не получил
официального
письма или
соболезнования
ни от
российского
правительства,
ни от
российского
посольства.
Когда
сотрудники
голландского
предприятия,
где работала
инженером
моя жена,
собирались
на похороны в
Москву,
российское
посольство
также долго
не открывало
им визы. Они
прилетели в
последний
день. И то
после того,
как
пригрозили
привезти к
посольству
всю
голландскую
прессу.
Во время
моего
участия в
судебном
процессе над
Зауром,
российское
посольство
отказывало
мне во
въездной
визе, до тех
пор пока по
НТВ и в
российской и
голландской
прессе не
прошло
информации о
том, что «главному
свидетелю не
открывают
визы». После
чего я
получил визу.
Позже я
участвовал в
других
судебных
процессах по
Норд –Осту.
Дважды был
вызван
судебной
повесткой. В
последствии
суд
отказался
возместить
мои расходы,
связанные с
приездом в
Россию для
участия в
судебных
заседаниях.
Это судебное
беззаконие
является
лишним
подтверждением
того, что
происходит с
делом Норд-Оста
в России.
Текст
написан мною
собственноручно.
О том, что мой сын, Карпов Александр Сергеевич, находится среди заложников, мы узнали только 24.10.2002 г. Саша проживал отдельно от нас со своей семьей, но, по сложившейся традиции, каждый вечер всегда звонил нам. 23.10.2002 г. такого звонка не было. Из сообщений по каналам телевидения мы, конечно, знали о том, что Театральный Центр на Дубровке, где проходил мюзикл «Норд-Ост», захвачен террористами. Я знала о том, что Саша хотел посмотреть этот мюзикл, т.к. будучи бардом, хорошо знал его авторов. Сам он только что сдал свою почти годичную работу – перевод и русскую версию мюзикла «Чикаго», и ему было весьма интересно сравнить свой труд с детищем Васильева и Иващенко.
Я сразу же подумала, что Саша находится в зале, захваченном террористами. Скорее всего, сыграл материнский инстинкт, но, продолжая надеяться на лучшее, вся наша семья весь вечер обзванивала всех Сашиных друзей, пытаясь выяснить: не знает ли кто из них, где Саша.
Никто не знал, но как выяснилось потом, меня никто не хотел волновать. То, что Саша на мюзикле, знали многие: барды собирались в этот вечер организовать поход на мюзикл «Норд-Ост» большой компанией, но в этот день билетов в кассе не было, и Саша взял последние два: для себя и своей жены.
Примерно в 05.30. утра на следующее утро у нас зазвонил телефон. Это был Саша. К телефону подошел мой сын Николай. Саша говорил спокойно, но, все-таки, волнение чувствовалось в его голосе. Он говорил только об одном: обзвоните всех знакомых и друзей и попросите их выйти на митинг с плакатами: «Остановите войну в Чечне!». Саша пояснил, что, если такие плакаты будут показаны телевизионщикам, и потом этот сюжет будет показан по теле каналам, то это сможет помочь всем заложникам, т.к. террористы поймут, что народ вне театра тоже поддерживает их требования об остановке войны в Чечне. Это было последним желанием, последней просьбой моего сына…Это были его последние слова, которые услышал Николай по телефону…
Мы все сразу же выехали на Дубровку, постоянно звоня по мобильным телефонам всем друзьям и знакомым Саши.
На Дубровке мы были где-то в 06.20. утра.
Весь микрорайон был оцеплен сотрудниками милиции и ОМОНа. Мы объяснили, что в зале находится мой сын и его жена. Нас впустили за оцепление и сказали, что для всех родных и близких открыто ПТУ по адресу: ул. Мельникова, д. 2, и, что там постоянно информируют всех родных и близких о событиях в захваченном зале. Мы вошли в здание ПТУ. Изначально, всем кто приходил в это здание, предлагалось внести в списки имена и фамилии тех, кого ты ищешь среди захваченных зрителей. У списков мы увидели Сашиных друзей, которые уже внесли в списки Сашу с женой. Помимо Саши и его жены, ребята внесли в списки фамилии еще девяти человек. Это были их знакомые, ребята из оркестра мюзикла «Норд-Ост». В дальнейшем из одиннадцати человек, которых непосредственно искали и ждали мы, только трое оказались в живых. Все остальные погибли…
В спортивном зале ПТУ было огромное количество родственников и друзей заложников. Практически не было свободных мест, чтобы все смогли сидеть. Многим просто приходилось стоять или сидеть на корточках.
В зале были установлены телевизоры, на экранах которых постоянно транслировали новости. Справа у окна стоял целый ряд столов, на которых были установлены телефоны для того, чтобы у родственников заложников была возможность звонить при необходимости. Вскоре, как мы поняли, все телефоны были на прослушке, так же как и мобильные, на которых появился необычный значок. В специально отведенном месте стоял микрофон. Как мы узнали, в зале уже работал штаб. Среди штабистов особенно часто появлялся Олег Бочаров, депутат Московской Городской Думы. Он постоянно подходил к микрофону и пытался успокоить присутствующих в зале, говоря, что штаб по освобождению заложников работает, что все меры предприняты, что все будет хорошо и, что всех скоро освободят.
В зале было относительно спокойно. Особой паники не было. Хотя многим это спокойствие давалось с трудом. Повсюду в зале работали дежурные врачи, которые постоянно предлагали свою помощь и раздавали успокоительные средства. Для более серьезных случаев, в соседнем помещении дежурили врачи скорой помощи. Мне самой неоднократно приходилось обращаться к их помощи, т.к. из-за волнения и своего состояния здоровья я неоднократно теряла сознание. Наконец, мы со своей семьей и группой поддержки из бардов Москвы и просто Сашиных друзей, сумели расположиться не далеко от дежурившей бригады врачей, где провели все оставшееся до штурма время.
Постоянно кто-то приезжал из Московской Городской Думы, Московского Правительства, из Государственной Думы. Все говорили нам теплые слова поддержки и просили соблюдать спокойствие, выдержку и ждать…
Хотя, жизнь меня неоднократно учила ни на кого не надеяться, я, не буду скрывать, очень надеялась, что нашим детям, нашим родным, оказавшимся в заложниках, всем, кто попал в такую переделку, - конечно, помогут, не оставят в беде! С каким вниманием мы смотрели все телевизионные сюжеты и слушали пламенные речи, приезжавших к нам государственных чиновников! Как ждали от них реальной помощи! Ведь, к середине дня 24 октября мы все уже четко знали, что в зале находятся более тысячи человек! Знали мы и о том, что среди заложников есть дети и беременные женщины! Мы все не допускали даже мысли о плохом исходе: такое количество заложников в зале государство не оставит без помощи и поддержки. Об этом думали все и, как могли, поддерживали и успокаивали друг друга.
Для всех, кто находился в ПТУ, делалось все возможное: постоянно привозили и раздавали напитки, шоколад, печенье, сигареты. Устраивали горячее питание. Один этаж был приспособлен для того, чтобы люди могли даже полежать и немного поспать. Постоянно работали психологи и врачи.
Что меня поражало с первых минут, это то, что в зале, помимо врачей, находилась очень большая группа сейнтологов, одетых в желтую форму. Вскоре мы поняли, что это работает какая-то секта. Я удивлялась: почему никто из штаба, который работал с нами, с родственниками, не выводит их из зала и смотрит на них сквозь пальцы?! Эти сектанты не помогали родственникам заложников. Они, наоборот, делали все возможное, чтобы навредить: не подпускали квалифицированных врачей к людям, которым, действительно, было плохо! Они читали свои проповеди и пытались приводить в сознание людей, кто падал в обмороки, молитвами и пассами рук. Постоянно возникали драки с этими людьми. С ними постоянно вступали в конфликты и сами медики, и присутствующие родственники. Мои сыновья и друзья моего сына, находящиеся постоянно с нами, тоже неоднократно ввязывались в эти потасовки, когда врачи просили помочь им подойти к людям, которым срочно нужна была их помощь. Так на моих глазах у одной из женщин врачи поставили диагноз – инфаркт. Сейнтологи не подпускали группу врачей скорой помощи, чтобы эвакуировать эту женщину. Они говорили, что им дана сила сверху и, что только они могут спасти ее. Ребята с трудом отбили женщину от сектантов, и ее увезли. Дальнейшая судьба этой женщины мне не известна. Штаб никак не реагировал на подобные инциденты.
Примерно в 14.00 инициаторы среди родственников организовали что-то вроде самостоятельного штаба. Были составлены официальные списки из числа добровольцев, всего 45 человек, которые были готовы сдать свои паспорта, и лидеры этой группы обратились к О. Бочарову с просьбой об организации предоставления автобуса и выезда на Красную площадь к стенам Кремля, где бы эта делегация, от имени всех нас, смогла бы под телевизионными камерами постоять минут десять с плакатами: «Остановим войну в Чечне!» Как мы узнали в последствии, телефонные звонки, примерно в одно и то же время – в 05.30 – 06.00 утра 24.10.2002г., прозвучали во многих семьях с той же самой просьбой: показать по телевизионным каналам такие плакаты, чтобы выполнить требование террористов. Никто не собирался устраивать каких бы то ни было провокационных действий на Красной площади. Цель этой поездке была только одна: сделать хоть что-нибудь для спасения заложников.
Заявление от родственников штаб, в котором был и О. Бочаров, принял. Бочаров сказал, что надо немного подождать, пока он получит официальное разрешение на поездку на Красную площадь у военного штаба и Президента. Сначала нас просили подождать час…Потом два… Потом три…
Потом по залу пронеслось волнение, и все поняли, что нас обманывают и просто тянут время. Ждать народ больше не хотел и не мог. Все сказали, что, если сейчас же не будет предоставлен автобус, мы сами поедем на Красную площадь. В итоге автобус все же был предоставлен, но времени для этого было упущено достаточно.
Примерно, в 18.00 – 19.00, было принято решение всем нам выйти на такой же импровизированный митинг у стен Театрального Центра на Дубровке, где были заложники и террористы. Нам не советовали это делать представители штаба, который работал в ПТУ, но у людей терпение уже кончалось. Вооружившись тюбиками губной помады, ручками, фломастерами, - у кого, что было, - все принялись писать плакаты. Мы все тут же вышли на улицу за ограждение. Нас предупреждали, что обратно в зал ПТУ нас могут не пустить и, что нам придется ночь провести на улице. Погода была ужасная: шел мокрый снег и дождь одновременно. Но никого это предупреждение не удержало в здании ПТУ. Все вышли на пересечение улицы Дубровки. Народу было очень много. Не меньше было и сотрудников милиции, и людей в штатском с рациями. Все родственники заложников несли плакаты с требованиями остановить войну в Чечне и освободить заложников. Своей численностью и организованностью выделялись две группы: группа, возглавляемая Александром Цекало, поддерживающая, прежде всего, труппу артистов, захваченных террористами, и группа московских бардов, поддерживающая Александра Карпова и его жену и, естественно, всех заложников в целом.
С места, где мы стояли, было видно, что вдоль всей улицы Дубровки стоят многочисленная вереница пустых автобусов. Для чего здесь скопилось столько автобусов, в то время мы еще не знали. Спустя некоторое время, Александр Цекало открыл один из автобусов и провел в него представителей своей группы поддержки. Проведя краткое совещание, артисты вышли из автобуса, смастерили какое-то возвышение с плакатом мюзикла «Норд-Ост» и начали петь песни из мюзикла. В числе этой группы было много детей-подростков. Как узнали мы потом, это были артисты второй труппы мюзикла, которые в день захвата не были задействованы в спектакле. С подмостков периодически звучали речи артистов в поддержку заложников.
Группа бардов также пришла на митинг с огромным количеством отпечатанных плакатов в поддержку заложников и, в частности, своего товарища, моего сына, Александра Карпова. У многих бардов были с собой совсем маленькие дети, которых не с кем было оставить дома. Никто в те часы не думал об опасности возможности взрыва Театрального Центра и возможности наличия мин- растяжек.
За нами постоянно следовали люди в штатском, сообщая по рациям, буквально каждый шаг нашего передвижения. Но вели себя с нами тактично, не провоцируя на скандалы. Было огромное количество представителей СМИ. Все участники митинга были довольны, что смогли выполнить просьбы заложников. Уже где-то, примерно в 23.00, все вернулись в здание ПТУ, куда нас все же пустили. В зале народу прибавилось значительно. Стало совсем тесно. Периодически выходили на улицу, подышать воздухом. Так прошла ночь.
Измученные волнениями за судьбы заложников, промокшие под дождем на митинге, мы ждали и надеялись на помощь властей.
Примерно в 22.30 мы услышали информацию о том, что на Васильевском спуске продолжается митинг в поддержку заложников. Многие сразу же уехали туда. Сил ехать на этот митинг у меня уже не было. Как проходил этот митинг я не знаю. Но, конечно, мы все были благодарны москвичам, собравшимся поддержать наших родных и близких.
25.10.2002г. было все то же самое. Мы следили за каждой сводкой, предоставляемой нам штабом. Мы знали о парламентерах, которые пытались вести переговоры с террористами. Мы знали о том, что были отпущены дети до 12 лет. Плакали, радовались вместе с их родителями и ждали…
Примерно около 10.00 утра, к микрофону подошел кто-то из штаба, который работал в ПТУ, и нам объявили, что все должны срочно покинуть помещение спортивного зала, в котором необходимо провести проветривание и уборку. Через полчаса, как нам сказали, мы могли вернуться на свои места. Народ начал выходить из ПТУ. Я очень плохо себя чувствовала, и мы решили, что просто выйдем из зала и постоим за дверью. Когда мы встали у дверей в спортивный зал в холле, мы увидели, что к дверям сразу же был выставлен милицейский пост. Даже заглядывать в зал нам строго запрещали. Прошло больше часа, прежде чем мы смогли вновь войти в спортивный зал. Кто-то из родственников заложников видел, как в зал с противоположной стороны входили люди в спец формах с собаками. В итоге все поняли, что под предлогом проведения санитарной обработки, зал проверяли на наличие взрывного устройства.
К нам в спортивный зал к микрофону привели молодую женщину, одетую в белый медицинский халат. Нам объяснили, что это освободившаяся заложница, которую отпустили террористы, т.к. она была беременная. Она сказала, что атмосфера в зале заложников очень тяжелая, но что все держатся и ведут себя относительно спокойно.
Потом в очередной раз к нам приезжал Юрий Лужков. Затем Валентина Матвиенко. Вновь звучали успокоительные слова… Паники не было… Мы молча ждали освобождения заложников.
Затем нам сообщили, что в театре находится доктор Рошаль, который осматривает заложников, раздает необходимые медикаменты. По поступившей информации от доктора Рашаля мы узнали, что в зале есть больные, среди которых есть и ребенок.
Зал начал волноваться ближе к вечеру, когда нам объявили, что, если не будут выполнены до 06.00.утра 26.10.2002г. требования террористов, то террористы начнут расстрел заложников. Далее нас вновь начали успокаивать, говоря, что для переговоров завтра приедет генерал Казанцев. Террористы согласились переговорить с генералом и после этого должны начать отпускать заложников. Вновь появилась надежда.
Но надежда очень скоро у всех угасла, т.к. по залу поползли слухи, что к зданию Театрального Центра подтягивают тяжелую технику и машины скорой помощи. Все поняли, что будет штурм, который явно мог спровоцировать террористов на подрыв здания. Народ повалил на улицу. Медики, сидевшие рядом с моей семьей, начали готовиться к оказанию помощи заложникам. Мы подружились за это время с ними, и они уже, не скрывая от нас, говорили, что объявлена команда готовиться к штурму.
Народ вел себя по-разному… Кто-то плакал. Кто-то кричал в голос. Кто-то раздавал шоколадки мальчикам-солдатам, стоявшим в оцеплении нашего здания. Это были, совсем дети, и нам становилось страшно, что кто-то из них при этом штурме, выполняя свой долг, может погибнуть…Но, все-таки, большая часть, все еще надеялась на здравомыслие властей и не применение штурма. Все еще надеялись, что с намеченными утренними переговорами с генералом Казанцевым нас не обманули…
Примерно в 05.30. утра 26.10.2002г. мы все ясно услышали несколько взрывов. Взрывы прозвучали совсем с небольшими промежутками друг от друга. Ждать больше было нечего: штурм начался. Нас никого не выпускали на улицу, а те, кто прорывался, назад практически, не возвращался никто. Врачи, теперь уже наши хорошие знакомые, побежали на выход с медицинскими сумками. Мы поблагодарили их за помощь нам и нашим родственникам-заложникам и попрощались. Примерно через 40 минут к нам в зал вбежали Валентина Матвиенко, Олег Бочаров и многие другие штабисты. Все они были крайне возбуждены и веселы. Они встали у микрофона. Зал замер. И тут прозвучали слова сладкой лжи: «Штурм прошел блестяще! Террористы убиты все! Жертв среди заложников – нет!» Зал зааплодировал, закричал от радости. Все благодарили власти, гос чиновников за спасенные жизни родных и близких…Благодарили Господа Бога. В этот же момент в зал буквально вбежала целая свита священнослужителей. Как будто бы они заранее знали о точном времени своего прихода в зал по сценарию. Тут же началась служба. Зал упал на колени. Плакали от счастья все…
Мы не знали, где нам встречать своих родственников: бежать ли на улицу или их всех приведут сюда, либо нас проведут к зданию театра. Посыпались многочисленные вопросы к штабу.
В это мгновение мы с удивлением увидели «свою» группу врачей, которые пробирались на прежнее место. Их лица, не смотря на всеобщее ликование, были далеко не радостными.
Я кинулась к ним. «Татьяна, там похоже весь зал мертвых! Они все сидят в зале, как трупы! Нас выгнали. Сказали, чтобы мы вернулись на свои места потому, что скоро помощь потребуется всем вам…»
Не верить им я не могла. Мы не стали пугать этим страшным известием других. Все еще не расходились. Ждали команды: куда идти, чтобы встретить своих.
Через минут 40 к микрофону подошел кто-то из штаба и сказал, что потери есть, но совсем малые: погибло два человека. Сказали, что всех пострадавших отвезли в стационары. В какие именно – сообщат по спискам чуть позже. Сказали, что сейчас здесь уже сидеть и ждать нечего. Что мы должны, как можно быстрее, ехать домой, где уже многих ждут освобожденные заложники. Потом к зданию стали подъезжать автобусы, и нам предлагали отвезти нас в центральные больницы, куда могут быть доставлены бывшие заложники. Многие решили ехать, думая, что, если они не обнаружат там своих родных, их привезут назад или отвезут в другие больницы. Народ ошибался. Цель у штаба была лишь одна: избавиться от разгневанных, убитых горем и уже тяжелым предчувствием людей, как можно быстрее. Всех, кого отвезли в больницы, выгрузили там, и народ оказался перед цепочкой нового оцепления, которое не хотело замечать этих людей, не отвечая на их вопросы, не давая никаких справок.
Я, как и многие другие, решили раньше времени не паниковать: должен же штаб позаботиться о нас до конца и проинформировать, куда именно отвезли заложников?! Списки периодически, действительно, появлялись. Но скоро все поняли, что они абсолютно не отвечают действительности. Иногда можно было найти одну и ту же фамилию в разных больницах. Никто никаких пояснений не давал. После штурма нам уже явно грубили и разговаривали в резкой форме: мы им все очень уже надоели за все это время, да, кроме того, еще теперь становилось все больше и больше людей, желающих узнать, наконец, правду о «блестящем» штурме.
В зале стали пересказывать рассказы очевидцев, которые описывали, как заложников и полуживых, и явно похожих на трупы, как дрова грузили кучами на пол в автобусы и везли не понятно куда. Как никто не видел каких-либо распорядителей операции по спасению заложников. Как водители погруженных автобусов с ужасом спрашивали друг у друга, кто какие адреса больниц помнит, и везли туда, куда считали нужным и возможным для себя отвезти страшный груз.
В зале ПТУ уже явно начиналась паника. Мы все еще находились в зале и ждали информации. В списках спасенных, фамилии своего сына и его жены мы так и не нашли. «Черных» списков с именами погибших так и не появилось.
Мы подошли к членам штаба, которые все еще были в зале. Я обратилась к женщине, которая стояла в центре штабистов. Так как я была уже в полу обморочном состоянии и поэтому сейчас не могу с точностью сказать, кто это был. В моем представлении это была Валентина Матвиенко. Но, может быть, я грешу и обвиняю ни в чем не повинного человека… Но только слова этой женщины я не могу забыть и простить до сих пор… Со мной подошли к ней несколько убитых горем людей, и, когда я задала ей только один вопрос: «Вы же нас проинформируете… Что делать нам, тем, кто не нашел фамилий свои родных ни в одном списке?!» Ответ был такой: «Женщина, езжайте домой! Не мешайте нам! Разве вы не видите: у нас сегодня праздник! И мы говорим только о живых! Мертвыми мы сегодня не занимаемся! Сидите дома дня три-четыре. Ждите! Может, объявится! А потом уже можете ехать в морги!» При этих словах она еще и засмеялась!
В 17.00 нас всех просто выгнали из ПТУ.
Мы уехали домой. Всю ночь мы пытались обзванивать все больницы. Справок никто никаких не давал. Под утро нам позвонили из Казани Сашины друзья и сказали, что им все-таки удалось узнать по телефону, что Сашина жена жива и находится в 13-ой городской больнице г. Москвы. О Саше ничего так и не было известно.
К 10.00 утра 27.10.2002г. мы подъехали к воротам 13-ой городской больницы. Там уже была большая толпа людей, пытающихся узнать о нахождении в этой больнице своих родных. Требовали списки. Никакой информации не поступало. Больница была оцеплена милицией. Пройти за ворота больницы не представляло возможности. Потом кто-то из охраны объяснил нам, что многие еще не приходили в себя и не могут назвать своих фамилий. Мы все стали предлагать предоставить администрации больницы фотографии людей, с целью установить личность людей. Фотографии у нас не взяли и объяснили, что никто этим заниматься не будет! Только потом, спустя несколько месяцев, до нас постепенно стало доходить, что Правительству было выгодно тянуть время и, как можно дольше, не оглашать списки погибших при штурме и не называть истинного числа потерь, дабы не испортить факта «блестяще» проведенной операции по спасению заложников! Но в тот день, народ возмущался и негодовал, что так можно поступать с людьми. Мы решили добиться какой-либо информации от штаба, в который входил Олег Бочаров, и все решили вернуться в здание ПТУ.
Приехав в ПТУ, мы узнали, что по телевизионным каналам стали сообщать о числе погибших на Дубровке. Сначала это было 42 человека. Буквально через 30 минут стало известно о 67 погибших. Потом о 84…
Стали появляться «обновленные» списки. Но в них, по-прежнему, была полная неразбериха. Народ негодовал. Затем появились и «черные» списки с именами погибших и адресами моргов.
Многие семьи, как и мы, не находили в списках имена своих пропавших родных.
Поиски родных у многих продолжались несколько суток. Никакой информации нам никто не давал. Правда, нам дали телефоны, по которым мы могли наводить справки, но телефоны эти просто не отвечали ни на один звонок. Так Москва сделала все для нас, для тех, у кого в те жуткие дни практически терялся смысл собственной жизни.
Жену Саши мы нашли в 13-ой городской больнице 27.10. 2002г. Она осталась жива.
Труп Саши мы нашли в морге №10 при Боткинской больницы днем, 27.10.2002г. Мы нашли его «так быстро» только потому, что в поисках были задействованы более ста человек. Без их помощи наши поиски были бы не реальны в такие сроки.
И еще мне хочется вспомнить об одном эпизоде.
Мой младший сын Иван видел, как в фойе у входа в здание ПТУ, сотрудниками милиции был задержан мужчина, у которого в руках была карта микрорайона Дубровки и фонарик. Он явно собирался проникнуть в театр, где террористы удерживали заложников. С криками: «Вот он! Держи его!» мужчину схватили и увели, видимо в военный штаб, который располагался в помещении Госпиталя Ветеранов Войны. Иван не может утверждать точно, но ему кажется, что это был Геннадий Влах, фотографию которого он видел в последствии. Через несколько часов после задержания этого мужчины на глазах моего сына, действительно, в театре появился Геннадий Влах, якобы пришедший туда в поисках своего сына оказавшегося в заложниках. Геннадий Влах был расстрелян террористами.
Сейчас трудно судить: видел ли Иван именно задержание Влаха…Но, если это так, то визит Г.Влаха в театр был заранее хорошо известен и запланирован штабом.
Потом для всех потерпевших, кто потерял своих родных и близких во время трагедии на Дубровке, были новые шоки. Шок, когда нам выдали свидетельства о смерти с диагнозами: «Жертва терроризма». Шок, когда у коренных москвичей, всю свою жизнь проживших в России, стояли прочерки в графе «гражданство» потому, что у трупов при себе не было обнаружено паспортов. Шок, когда сердобольное Правительство Москвы дало распоряжение выдать нам бесплатные гробы, сделанные из оргалита, стенки которых были скреплены степлером; хоронить в таких гробах, не выдерживающих веса тел, было не возможно. Шок, когда нам вручали бесплатные, траурные венки такого качества, что, видимо у Правительства все-таки хватило чувства стыда не прикреплять траурную ленту со словами: «От Правительства Москвы».
Текст
написан мною
собственноручно.
23-го октября в 22 часа 20 минут я шел к Театральному центру на Дубровке, чтобы встретить после окончания представления мюзикла двух своих дочерей - Леночку 12 лет и Ниночку 14 лет. Кроме них в нашей семье есть маленький сын (тогда ему было 2,5 года), поэтому мы не смогли пойти вместе, всей семьей. За несколько дней до описываемых событий на мюзикл «Норд-Ост» сходили мы с женой, девочки оставались «в няньках».
Когда я вышел из метро, то увидел, что въезд на улицу 1-я Дубровская, на которую выходит фасад здания Театрального центра (ДК ГПЗ «Московский подшипник»), перекрыт машинами ГАИ. Издалека увидел, что въезд на перекресток – пересечение с улицей Мельникова, перекрыт автобусом, доставлявшим зрителей до метро.
Подойдя к оцеплению, я увидел окна ДК без света, и обратился за информацией к сотруднику милиции. Он предложил «смотреть новости». На мой крик: «А где мои дети?!», которые к этому времени должны были выйти после окончания представления, мне сказали, что все дети в милицейской машине, с ними все в порядке. Я открыл дверь машины. Сперва свою дочь не увидел. Машина («Газель») была «набита битком». Дети сидели друг у дружки на коленях. Потом увидел свою младшую дочь. Она мне рассказала, что случилось.
Когда в зал ворвались люди с оружием и в масках, она обратила внимание, что при их выстрелах с потолка не сыпались осколки. «Холостые», поняла она. Пройдя к сцене, террористы сменили магазины и дали очередь в боковую дверь. Посыпалась штукатурка. Она поняла, что теперь заряжены «боевые» и положение серьезное. Захватчики со сцены объявили, кто они, сообщили, что все находящиеся в зале являются заложниками, и заявили о своих целях - прекращении войны в Чечне . В боковую дверь в зал втащили холодильник из буфета. Заложникам предложили позвонить по телефонам родственникам и сообщить о случившемся. В большой сумке в зал внесли металлический баллон и установили его в центральном проходе на кресле прямо перед теми местами, где сидели Ниночка и Леночка …
…Через
какое-то
время в
первых рядах
заплакал
ребенок.
Главарь
террористов
предложил
всем детям,
сидевшим в
партере,
выйти к сцене.
Нина, как
старшая,
вывела
Лену. Детей
выстроили в
один ряд.
Старшая им
показалась
слишком
взрослой. Ее
посадили
обратно в зал.
Лена успела
запомнить
место, куда ее
посадили.
Отобранных
детей вывели
в фойе, где к
ним
присоединилась
женщина с
двумя детьми-иностранцами.
По команде
боевика
группа вышла
на улицу. В
первый
момент дети
не знали, что
им делать,
куда идти,
будут ли
стрелять и
откуда. Около
автостоянки
их
встретили
сотрудники
милиции и
посадили в
свою машину.
Какое-то
время они
находились в
опасном
секторе на
улице
Мельникова,
подверженном
возможному
обстрелу из
ДК, затем
машина была
переставлена
на 1-ю
Дубровскую
улицу.
Запомнились
слова Лены,
что «очень
хочется
досмотреть»,
и ее мучил
вопрос:
почему они не
выпустили
старшую
сестру, ведь в
машине
находилась и
девочка 17 лет?
Пришлось
успокоить ее,
что теперь
Ниночке
одной будет
легче - она
теперь
отвечает
только за
себя. Я
надеялся, что
уж детей-то
выпустят в
ближайшее
время. На
вопрос: «Не
отвести ли
тебя домой?»,
Лена
ответила, что
будет ждать
Нину.
Я
отошел от
этой машины.
Позвонил
домой, ничего
не сообщив
жене (ее
нельзя было
беспокоить,
она была
беременна)-
сказал, что
задерживаемся,
«в гардеробе
очередь».
Позвонил
друзьям,
попросил их
проконтролировать,
чтобы жена не
смотрела
телевизор.
Попытался
узнать
информацию
от
корреспондентов
СМИ,
продолжавших
прибывать на
место
событий. В это
время
оцепление
двинулось и
оттеснило
всех
родителей от
машины с
детьми, а
также всех
находящихся
рядом под
предлогом
простреливаемости
данного
участка
улицы из окон
ДК. Но машина
с детьми еще
долгое время
оставалась в
опасном
секторе.
Затем детей
увезли в
неизвестном
направлении,
но не по
безопасным
улицам, а
прямо через
простреливаемое
пространство
перед ДК.
Детям в это
время
сказали: « Не
волнуйтесь,
родители
могут
подойти к
любому
сотруднику
милиции, и в
любую
секунду вас
найдут». На
деле все было
сложнее.
Сотрудники
милиции
переместились
за оцепление
из солдат-срочников.
Ни к
родителям
детей, ни к
прессе
никого
вызвать было
невозможно.
Сообщив
друзьям
регистрационный
номер
уехавшей
машины, я
через
некоторое
время узнал
от них, что
детей увезли
в ближайшую
школу.
Поскольку
данный район
был мне не
знаком, я
попытался
узнать ее
расположение
от
сотрудника
ГАИ. Но, как
оказалось, «на
усиление»
привлекались
экипажи из
других
районов, в
частности,
данный
экипаж
прибыл из
Сергиева
Посада (60 км от
Москвы).
Невдалеке от
оцепления
установили
биотуалеты.
Чрезвычайная
ситуация
растягивалась
во времени…
Через
оцепление
прошли
сотрудники
спецподразделений
со
снайперскими
винтовками в
руках.
К поискам подключились друзья, они забрали младшую дочь, привезли ей и мне теплые вещи и мобильный телефон взамен моего разрядившегося. В 2-00 …2:20 ночи я наконец встретился с Леночкой, которую увозили на допрос (обращаю внимание, что допрос малолетних детей происходил без присутствия родителей). Спросил ее, что может быть, надо было забрать тебя сразу домой. Нет, говорит, нужно было сделать сперва дело - все рассказать, ведь эти сведения могут помочь и сестре. И только через два года, ознакомившись с протоколом ее допроса, я понял, в каком она была тогда состоянии, что скрывалось за внешней непринужденностью. Она даже перепутала номер домашнего телефона!
Когда я обратился за свежей информацией к сотрудникам правоохранительных органов, которые находились в этой школе и теперь никого не пропускали внутрь, мне объяснили, что больше в это здание никого не привозили, что надо идти в реабилитационный центр, организованный в помещении ближайшего ПТУ, где должны собираться родственники заложников. Я пытался туда пройти, но район я совершенно не знал. Какой-то полковник, увидев мой замерзший вид, пустил меня сквозь оцепление. Когда я пошел через мост на 1-й Дубровской улице, вдруг увидел, что нахожусь напротив ДК с погашенными окнами. До него было метров 100-120. Я прикинул - в одежде 15 секунд бега, перехватят или не перехватят? Что остановило? Дома оставалось еще двое детей. У дочки был шанс выбраться оттуда. Подумал, что если я погибну, то им никто не поможет. За оцеплением диггеры вместе с военными вскрывали люки. Стало ясно, что готовится штурм, но была надежда на компетентность и профессионализм спецслужб…
Вблизи указанного ПТУ увидел автобусы, в которых сидели люди, укрытые одеялами. Подумал, что может быть, это увозят освобожденных заложников, оберегая их от ночного мороза. Как узнал впоследствии, таким путем эвакуировали больных близлежащего госпиталя. В здании ПТУ мне указали спортзал, где уже начали собираться родственники заложников. Из учебных классов принесли стулья и столы. Таким образом оборудовали место, где родственники могли составить список заложников с указанием примет и своих телефонов для связи. Утром в спортзал пришел прокурор г.Москвы Авдюков. Сообщил о возбуждении уголовного дела по факту захвата заложников, опроверг ранее поступившую информацию об освобождении более сотни человек, и «для ускорения расследования» просил родственников дать свидетельские показания, утверждая при этом, что «все раскрыто, расследовать нечего - они же (т.е. террористы) не скрываются …»
Чуть позже к родственникам присоединились члены актерской труппы, сумевшие убежать из захваченного ДК через подсобные помещения. Они рассказали о том, что узнали о происходившем в зале во время захвата по местной трансляции. В спортзале ПТУ было установлено два телевизора. Вся информация о происходящем вокруг захваченного ДК, о ходе и результатах переговоров об освобождении заложников, поступала только от СМИ. Никаких официальных сообщений родственники заложников не получали. Оперативный штаб также не давал информацию. Время от времени заложникам удавалось позвонить и сообщить близким о происходящем внутри, но было ясно, что их переговоры контролируются террористами. Полученная информация становилась доступной всем находящимся в спортзале родственникам заложников. Сообщалось о минировании зала…
От заложников поступила информация о необходимости проведения митинга (пикета) около ДК под лозунгом «Нет войне в Чечне». На все конструктивные предложения родственников по имитации такого митинга, по мерам безопасности, которые могли бы предотвратить возможный захват большего числа людей во время пикета, зам. мэра Росляк отвечал отказом и просьбой «не вмешиваться». Некоторые из находившихся в спортзале (чья выправка и умение владеть собой указывала на наличие погон), предлагали организовать эвакуацию личного транспорта с площади перед ДК, но также получали отказ.
За состоянием родственников заложников наблюдали врачи. При необходимости ими оказывалась помощь, в том числе психологическая. Хотя количество людей все время увеличивалось (прибывали родственники заложников из удаленных от Москвы городов), психологи находили возможность обойти всех, заглянуть в глаза, побеседовать, при необходимости выводили из оцепенения, уговаривали сходить пообедать в организованный в этом же здании пункт питания. Сотрудники милиции следили за тем, чтобы в зале не оставалось «безхозных» вещей – с целью обеспечения безопасности.
Поскольку власть за все время не сделала ни одного официального заявления, всех очень обеспокоило официальное сообщение федеральных СМИ о вводе в Чечню еще одной дивизии, якобы, на смену выводимой на отдых.
Ближе к вечеру от людей, осуществлявших помощь родственникам заложников (это были, в частности, вице-спикер Московской городской думы В.Бочаров и зам. мэра Росляк), поступила информация, что для ускорения освобождения детей необходимо предоставить их документы (свидетельства о рождении), подтверждающие возраст.
Поздно ночью, считая, что никаких действий для освобождения заложников до утра предприниматься не будет, я уехал домой за документами и теплыми вещами для дочери.Охрана из сотрудников милиции, не пропускавшая в зал никого из посторонних (представителей СМИ, в частности), разъяснила, что для входа нужно будет назвать номер заложника в списке и предъявить паспорт.
Рано утром 25-го октября я увидел у входа в «реабилитационный центр» множество людей, пререкающихся с сотрудниками милиции. Родственники заложников из других городов, прибывшие в Москву только сейчас, были вынуждены объяснять, что они с запозданием узнали о том, что их близкие попали в заложники. Номер, указанный мне в предыдущий день, не совпадал с фамилией моей дочери, т.к. список заложников значительно пополнился. На вопрос «а зачем Вы туда идете?» пришлось подобрать ответ, в свою очередь поставивший милиционера в тупик – «На допрос согласно просьбе прокурора Москвы Авдюкова…» Но, следует отметить, сотрудники милиции относились к ситуации с пониманием и с пострадавшими людьми вели себя очень корректно. В разрешении конфликтных ситуаций участвовал человек в спортивном костюме, все три дня не покидавший ПТУ и решавший все вопросы обеспечения родственников заложников всем необходимым. Как узнал чуть позднее, это был сотрудник МЧС в звании полковника.
В спортзале было не протолкнуться. Перед родственниками заложников выступал Леонид Рошаль, побывавший в захваченном здании. Он успокаивал родственников, уточняя, что террористы не употребляют наркотики и вполне адекватны. Также сообщил, что в зале осталось около 20 детей. Как выяснилось впоследствии, он осматривал только людей, находившихся на бельэтаже. Родственники пытались, сообщая ему приметы своих близких, уточнить их состояние.
После его ухода прозвучала информация, полученная по мобильным телефонам от заложников о необходимости проведения митинга на Красной площади до 12-00. В ПТУ нашелся материал для плакатов - рулоны обоев. Представитель штаба пообещал организовать выезд ограниченной группы людей, предоставить автобус. В разгар подготовки прибыла Валентина Матвиенко и попыталась ура-патриотическими речами остановить проведение такого мероприятия. Но ее грубый чиновничий тон только «подлил масла в огонь». Ей, кого государство защищает на много порядков лучше, чем простого гражданина, были заданы нелицеприятные вопросы. Когда стало ясно, что обещание об организованном выезде участников митинга выполнено не будет, часть родственников самостоятельно отправилась на Красную площадь. Многие из оставшихся вышли на улицу перед ПТУ и попросили телевизионных операторов разных каналов здесь же произвести съемку пикета и срочно выдать информацию о нем в эфир. В пикет проникали посторонние люди со своими лозунгами, не имеющими ничего общего с теми, под которыми выступали родственники заложников. Данных личностей мы сами выводили из пикета и передавали сотрудникам милиции с просьбой разобраться. Таким образом удалось избежать провокаций и эксцессов.
Я передал документы Ниночки в местный штаб «реабилитационного центра», где с них сделали ксерокопии. Также просил уточнить данные о возрасте дочери в общем списке (указал первоначально в разделе «приметы», что «выглядит на 16 лет», и это ошибочно было записано в графе «возраст»). Когда при мне в компьютере вносились изменения, и при этом искали самые свежие данные, я насчитал более десяти вариантов общего списка заложников, сделанных за прошедшее с момента захвата время. Чуть позже неизвестный человек сообщил в штабе, что детей не выпускают якобы потому, что кто-то из их родственников «подделал метрики»…
В спортзале было проведено небольшое собрание, на котором родственники избрали координационный совет, предназначенный для совместного решения со штабом «реабилитационного центра» различных вопросов, в т.ч. жизнеобеспечения. Также был избран представитель для общения с оперативным штабом спецоперации. В зал были проведены линии городских телефонов, и только люди из других городов оставались в затруднительном положении из-за невозможности связаться по межгороду с оставшимися дома близкими. Но им помогали соседи по беде - предоставляли свои мобильные телефоны. Также решался вопрос о размещении прибывших из других городов в ближайших гостиницах.
После речи президента РФ о приоритетности спасения людей появилась надежда. По одному из каналов прошла передача, напомнившая об освобождении заложников в посольстве Японии в Перу, длившемся целый месяц. Казалось, что общество психологически готовят к длительному ожиданию. В спортзале обстановка по сравнению с предыдущим днем значительно ухудшилась. Вследствие большого количества людей врачам было труднее оказывать помощь. Из-за большой скученности пришлось даже организовать каждый час вывод людей на улицу для проветривания зала.
Ближе к вечеру (около 17-00) появилась информация, что актеры труппы мюзикла собираются на митинг поддержки заложников на 1-й Дубровской улице. К этому времени была организована раздача родственникам заложников специальных пропусков, упрощавших процедуру прохода в здание ПТУ.
Меня беспокоило состояние жены, сына и спасенной дочери, да и лучшее, что я мог сделать для соседей по бед е - освободить жизненное пространство. Оставив сумку с вещами дочери в организованной в ПТУ «камере хранения», я поздно ночью уехал домой.
Город жил обычной жизнью, беда как будто никого не касалась.
26-го октября ночью мы с женой проснулись одновременно - нас как будто что-то подбросило. Долго пытались понять, что нас разбудило. Около 7 утра раздался звонок - друзья сообщали, что по телевидению дали информацию об успешном штурме, сообщалось, что все заложники освобождены, жертв нет. Через некоторое время появилась информация, в какие больницы доставляют бывших заложников. Сообщался также телефон штаба, в котором, назвав номер заложника в списке, якобы можно было узнать его местонахождение. Понимая, что ехать в ПТУ бессмысленно, т.к. четыре установленных там телефона не смогут обслужить сотни людей, мы с друзьями решили обзвонить больниц с домашних телефонов. Одновременно «по цепочке» попросили всех родственников и друзей прекратить звонки с вопросами к нам о состоянии Ниночки, ответить на которые мы еще не могли. Мы ждали возможный звонок от спасенной дочери…
До «штаба» дозвониться было невозможно. Звонки в больницы вызвали у нас недоумение - в большинство из указанных федеральными телеканалами больниц заложники не поступали! Когда удалось дозвониться до штаба, там п редложили «позвонить позже» и сообщили еще несколько номеров больниц. Но во всех был ответ - «дети не доставлялись». В детских больницах Филатовской и Св. Владимира отрицали поступление ребенка с приметами нашей дочери. У нас возникло подозрение, что ее могли принять за взрослую и доставить в обычную больницу. Около 10 утра у жены появилось плохое предчувствие, как будто оборвалась незримая связь между матерью и ее первенцем- первой помощницей и подругой…
По телевидению стала появляться первая информация о жертвах. Но при этом статс-секретарь МВД Васильев сообщил, что «дети не погибли», и дал информацию о применении спецсредства. СМИ сообщали о том, что штаб организует доставку родственников освобожденных заложников по больницам. В больницах нас убеждали подождать новою информацию, разъясняя, что многие бывшие заложники, особенно дети, долго не могут придти в себя после газовой атаки, находятся в полусознательном состоянии и не в силах сообщить врачам свои данные.
Друзья сообщили, что среди заложников с огнестрельными ранениями ребенка с приметами нашей дочери нет. Вечером я поехал в ПТУ, где, как сообщили СМИ, вывешен полный список заложников с указанием их состояния и больницы, в которой они находятся. Список был, но при беглом просмотре я убедился, что количество указанных в нем лиц намного меньше последних данных о количестве заложников, которые были вывешены в ПТУ накануне штурма. Бросилось в глаза, что у многих указывалось «состояние тяжелое, умер…»
На другой день, 27-го октября, мы приготовили фотографии дочери, по подсказке друзей составили список примет и размножили текст на листах вместе с фотографиями. Один из таких листов я повесил в штабе рядом с другими фотографиями «пропавших без вести». Другой отнес сотрудникам прокуратуры в школу, где допрашивали мою младшую дочь. Ни одно из описаний погибших детей, предложенных мне, не совпадало с приметами моей дочери. Мне предложили дождаться, когда в штаб доставят фотографии погибших.
Я отвез жену в ПТУ, где бригады психологов продолжали оказывать помощь родственникам заложников. В то же время руководство штаба «реабилитационного центра» пыталось под разными предлогами очистить спортзал от родственников, которые уже никуда не собирались ехать и ни в какие больницы больше не звонили. На входе в ПТУ появился список моргов…
28 октября в половине первого ночи дома раздался звонок. Психолог, консультировавший нас в ПТУ, сообщил, что в штабе наконец-то появились фотографии.
Но друзья отговорили нас от немедленного туда визита для опознания. Как узнал потом, один из наших друзей, пользуясь служебным удостоверением, в неурочный час обошел несколько моргов и опознал Нину…
Утром мы приехали в указанный нам морг. На входе сотрудник морга сообщил нам, что «детей здесь нет», а по указанному нами номеру значится «женщина 20-25 лет». Но мы попросили показать фотографию. Девушка, вошедшая в морг вслед за нами, искавшая свою подругу, с облегчением вздохнула: «это не она!» и радостная выбежала наружу. А жена опознала Ниночку…
Отец редко видит своего ребенка спящим. Поэтому мне было трудно сделать вывод по фотографии, а тем более ПОВЕРИТЬ. Я попросил о доступе к телу. Оно было закрыто синей простыней, открыто только лицо и пальцы рук. Осмотреть мне не разрешили, предложили назвать особые приметы и удалиться. Некоторые приметы – давнишние следы укуса собаки, например, и порезы ноги, подтверждены не были. Но при повторном осмотре, попросив поправить волосы, закрывающие лоб, я увидел знакомую родинку. Также обратил внимание на следы сильного отека под носом и почти черные отечные руки.
В процессе оформления похоронных документов пришлось столкнуться с тем, что тела выдавали в порядке очереди, и нам предоставили возможность похоронить дочь только 31-го октября.
Текст
написан мною
собственноручно.
22 октября 2002 г. примерно в 21.45 я, вместе с женой по улице 1-Дубровская ехали на машине к театральному центру на Дубровке, чтобы забрать нашу дочь из театра, где она участвовала в репетиции предстоящих 9-10 ноября концертов в ГЦКЗ «Россия» «Все мюзиклы мира в гостях у НОРД-ОСТА». Метров за 200 до площади нас остановил сотрудник ДПС и запретил дальнейшее движение. На наш вопрос о том, что случилось и почему нам нельзя двигаться дальше, он ответил, что не знает, но там стреляют. Где стреляют и кто, он не знал. Пока он отвлекся на других водителей, мы смогли проехать дальше, припарковались (т.е. просто бросили машину у площади) и почти бегом направились к центральному входу ДК. Света перед входом и в фойе ДК не было.
Нас остановили неизвестные люди в гражданской форме, спросили кто мы, и когда получили ответ, сообщили нам о том, что произошел захват заложников и нам дальше идти нельзя. Мы сказали о том, что у нас там дочь. Нам ответили, что каких-то детей выпустили, и они находятся в машине милиции на у дома №.10 по ул. Мельникова. Нас оттеснили с площади. Оцепления никакого не было. Затем начали появляться сотрудники милиции и, по всей видимости, солдаты срочной службы ВВ, которые стали оцеплять площадь со стороны 1-Дубровской ул. Было ли оцепление на других улицах не знаю.
В машине, на которую указали неизвестные нам люди, действительно находились дети, в возрасте до 10 лет. Сколько конкретно, не знаю, но нашей дочери среди них не было. Наши попытки дозвониться ей по мобильному телефону не привели к успеху. Был полный бардак, никто ничего не знал. В какое-то время появились политики, за которыми по пятам стали ходить корреспонденты, то тут то там вспыхивали лампы видеокамер, начался пиар на горе.
В 22.30 нам позвонила старшая дочь, которая находилась дома и сообщила о том, что ей звонила Кристина, что их захватили в заложники и что все актеры детской труппы находятся на балконе зрительного зала, вместе с педагогами. Где-то около 24.00 мы с женой, и еще одна мама юного актера «Норд-Оста», решили съездить к нам домой, чтобы переодеться в более теплую одежду, так как на нас были легкие куртки и осенняя обувь, ведь мы ехали только встретить свою дочь, а на улице было очень холодно и шел дождь со снегом. В районе улицы Угрешская мне позвонил знакомый и сказал, что радио «Маяк» передало сообщение о том, что из театрального центра отпущено более 100 заложников, в основном дети.
Мы быстро развернулись и через 3-4 минуты снова были у площади. Но сотрудники милиции еще дальше отодвинули оцепление от площади. Нас не пустили, а направили в школу, которая находилась напротив ДК. Сказали о том, что там находится штаб, и ответы на наши вопросы мы можем получить там. Мы вошли в школу. Узнав, кто мы такие, нас сразу повели на допрос к следователям прокуратуры, так как было открыто уголовное дело. Информация об освобождении 100 заложников не соответствовала действительности. Во время захвата, определенной части актеров мюзикла удалось сбежать из ДК. И вот этих сбежавших объявили как освобожденных. А дальше начался полный абсурд. Практически все телеканалы выдали сообщение о том, что все дети освобождены, и в зале детей нет. Эта дезинформация продолжалась до 25 октября, пока перед телекамерами не выступил доктор Леонид Рошаль, который входил в театр. Он сказал, что в зале много детей, среди них есть больные (температура, кашель), и он оставил им лекарства. Жена подходила к доктору с фотографией нашей Кристины, и Леонид Рошаль подтвердил, что наша дочь в зале, и у нее небольшая температура. Моей жене он сказал, что где-то в 02.00-03.00 26 октября 2006 г. он снова должен будет идти в зал (договоренность об этом была) и обязательно заберет Кристину. Но как потом выяснилось, в зал его спецслужбы больше не пустили, а за полтора часа до начала штурма он уехал домой, чтобы переодеться.
В школе мы пробыли до 12.00 24 октября 2002 г., а затем всех нас перевезли на автобусах в ПТУ, где находилась основная часть родственников заложников. Там мы и находились до 7.30 26 октября 2002 г.
24 и 25 октября в ПТУ в разное время приходили различные представители власти г. Москвы, депутаты Госдумы и Правительства РФ. (Лужков Ю.М., Бочаров О., Швецова Л.И., Кобзон И.Д. и другие). Все они говорили о сложности ситуации о том, что власть делает все, чтобы бескровно освободить заложников, и о том, что штурм не планируется. Но это было ложью, во имя спасения имиджа государства, а скорее всего президента и его личных и преданных друзей – руководителей спецслужб.
26 октября около 5.30 минут все услышали взрывы и стрельбу в районе ДК (ПТУ находится от ДК на расстоянии 300 метров). Все родственники заложников выбежали на улицу, в попытке прорваться через оцепление в сторону ДК. Но ворота были закрыты, попытки перелезть через ограду пресекались сотрудниками милиции с помощью резиновых дубинок. В 6.30-6.40 пришли представители штаба и сообщили о том, что штурм прошел успешно, все террористы убиты, а среди заложников пострадавших нет. Была эйфория от достигнутой победы и оттого, что скоро увидим свою дочь.
7.10-7.15 мы стояли на улице возле ПТУ и увидели проезжавшие от здания ДК автобусы, в которых на сидениях находилось небольшое количество людей, многие без верхней одежды, с запрокинутыми назад головами. Несмотря на плохое освещение, мы обратили внимание на неестественный цвет кожи их лиц. Подумалось, почему их так мало и почему они такие синюшные. Это уже по прошествии определенного времени мы узнали, что спецслужбы применили газ, и заложники находились навалом на полу автобусов.
На вопрос о том, где находятся заложники и каково их состояние, родственникам заложников первоначально сказали, что вся информация будет приходить в ПТУ. Но буквально через 10-15 минут нам сказали, чтобы мы уезжали и ждали сообщений дома, так как всю информацию будут сообщать только на домашние телефоны. Мы сели в машину и поехали по детским больницам. В больнице им. Филатова мы нашли сына той женщины (ее зовут Людмила), которая все это время находилась с нами. Ее сын находился в реанимации. Мы поехали дальше. Приехали в 13-ю больницу. Там у в хода была огромная толпа родственников заложников, информации никакой. Мы поехали домой.
Где-то около 12.30 минут нам позвонила подруга жены и сообщила, что она, возможно, нашла Кристину и сообщила телефон ДГКБ им. Святого Владимира (район Сокольники). Жена позвонила в больницу, ее попросили описать Кристину, а когда она это сделала, ей сказали, что такая девочка есть. Ее состояние они отказались сообщить, сославшись на то, что они не врачи. Мы взяли соки еще что-то и поехали в больницу. На проходной встретили Лану Розовскую (маму Саши Розовской, находилась в заложниках вместе с нашей Кристиной, играли одну роль в мюзикле, но в разных составах). Она нам сказала, что Саша во 2 отделении и, по всей видимости, Кристина тоже там. Но нам по телефону сказали идти в 10 отделение. По схеме мы узнали, что это травматологическое отделение. Пока мы шли к отделению, появилась мысль: «А может, ее ранили?».
При входе нас встретили три молодых человека в гражданской форме одежды, попросили еще раз описать Кристину и после этого сообщили: «…Да у нас есть такая девочка, но она в морге…». Мы отказывались в это поверить и решили идти на опознание. Минут 30-40 ждали какого-то сотрудника больницы, а потом пошли в морг. Нашу дочь вывезли на каталке из холодильной камеры, лицо было накрыто одеялом. Когда я увидел ее брюки и кроссовки, сомнения отпали. Потом открыли лицо. После этого я подписал акт опознания.
А дальше, после ознакомления с комиссионным заключением судебно-медицинской экспертизы в марте 2003 г. начались все наши мытарства по установлению истины гибели Кристины. Я не являюсь непосредственным свидетелем событий, произошедших внутри театрального комплекса. Но при этом все, что происходило в зале с момента захвата заложников и до того времени, когда заложники и вместе с ними террористы почувствовали и визуально увидели газ, мне известно из рассказов бывших заложников, выживших после газовой атаки, при этом потерявших родных и близких. Мне достоверно известно, что до применения спецслужбами газа моя дочь была жива. Более того, когда заложники почувствовали и увидели неизвестный газ, Кристина предпринимала все возможные попытки для спасения от газа не только себя, но и других детей-заложников (рвала реквизиторскую юбку на тряпки, мочила их водой, передавала детям, а потом смочила водой свою тряпку и приложила ее к лицу).
А вот дальнейшие события, которые имели место в отношении моей дочери в процессе проведения «успешной» операции по освобождению заложников, для меня и моей семьи так и остаются тайной. Отсутствие в материалах уголовного дела документов, которые могли бы прояснить волнующие меня и мою семью вопросы, оставляют за мной право считать действия медицинских работников, участвовавших в оказании моей дочери медицинской помощи (как в театральном центре, так и в ДГКБ св. Владимира) по крайней мере халатностью (что тоже является преступлением), а бездействие должностных лиц прокуратуры в вопросах установления ИСТИНЫ, укрывательством этого преступления.
Все мои неоднократные обращения к следственным органам (в том числе и к тем, кто осуществляет надзор за ходом расследования), а позже к суду, направленные на установление истинных событий и причин, приведших к гибели моей дочери, натыкались на равнодушие с их стороны. Следствие отказало мне в проведение дополнительного расследования по выявлению фактических обстоятельств гибели моей дочери (время, место, кто констатировал наступление смерти, оказывалась ли медицинская помощь и т.п.). Мне отказано в проведении дополнительной документарной судебно-медицинской экспертизы для установления причинно-следственной связи между смертью моей дочери и применением спецслужбами «неидентифицированного химического вещества (веществ) (так записано в Комиссионном заключении судебно-медицинской экспертизы, хотя власть, в лице начальника ФСБ по г. Москве и Московской области, сообщает о применении против террористов и заложников «спецрецептуры на основе производных фентанила»). Суд первой и второй инстанций отказал мне в ознакомлении с постановлениями следствия по прекращению уголовных дел в отношении сотрудников спецслужб и медицинских работников, сославшись на наличие каких–то тайн в данных постановлениях, а вот когда закончится предварительное следствие, тогда я буду иметь право на ознакомление со всеми материалами. Мое заявление в судебном заседании о назначении дополнительного расследования по действиям медицинских работников в отношении оказания медицинской помощи моей дочери Кристине КУРБАТОВОЙ, осталось без удовлетворения. По этому для выяснения жизненно важных для меня и моей семьи вопросов, связанных с гибелью дочери, я и моя жена, Наталья Курбатова вынуждены были проводить собственное расследование.
Мы обратились к заместителю главного врача детской городской клинической больницы Святого Владимира. При нашей беседе присутствовал врач, дежуривший в приемном отделении больницы в день поступления туда моей дочери, а так же санитар морга данной больницы.
Нам с женой снова пришлось пройти через все эти переживания, вернуться снова в 26 октября 2002 г., ведь в морге этой самой больницы мы производили опознание нашей Кристины, юной актрисы мюзикла «Норд-Ост». Кроме того, нам пришлось пройти через равнодушие и в определенной степени унижения со стороны сотрудников больницы.
Со слов врачей нам стало ясно, что в то время, когда нашего ребенка доставили в больницу, состояние ее здоровья при поступлении никто не устанавливал. Дежурный врач сослался на то, что ему сообщили о поступлении «трупа», и он не стал осматривать девочку. При этом заявил, что «…осматривать труп в его обязанности не входит…И вообще, что вы добиваетесь, что вы ходите, вы хотите сказать, что похоронили не свою дочь…». В чем причина не желания врача удостовериться в том, что девочка действительно мертва, ведь пострадавших из «Норд – Оста» там было всего 8-10 человек, из них трое детей. А если дочь была жива, и ее можно было спасти? Тело Кристины (без осмотра, без констатации факта смерти) направили в морг данной больницы, при этом ключи от морга брал охранник больницы, так как санитара в морге не было. Запись в журнале о поступлении в морг неизвестной девочки санитар морга произвел после 9.00 26.10.2002 г. (По другим имеющимся у нас данным, тело дочери до 9.00 26.10.2002 г. находилось в приемном отделении). А кто установил (фамилия, имя, отчество, должность, время, место), что моя дочь была уже мертвой? Ведь врач больницы ее не осматривал, и по ее же словам неизвестными медицинскими (а может, и не медицинскими) работниками, которые привезли Кристину никаких документов в больницу не передавалось. Нет документов и на Станции скорой и неотложной помощи г. Москвы, куда я обращался с письменным заявлением. В беседе со мной руководитель отдела ОМР МС и Информации Зубов С.А. сообщил мне, что мою дочь в больницу привез кто-то в камуфлированной форме одежды (Фамилия, должность, номер машины – НЕИЗВЕСТНЫ).
Однако, в карте регистрации вызова № 07004 от 26 октября 2002 г., в графе «место смерти» указано, что смерть Кристины КУРБАТОВОЙ наступила в стационаре, а в графе стационар указана «ДКГБ св. Владимира». Так где же ИСТИНА?
Кроме того, при беседе со следователем прокуратуры г. Москвы Кальчуком В.И. им было высказано следующее: «…У меня есть определенная уверенность в том, что вашу дочь привезли в больницу еще живой, но так как врачи не могли ее спасти и для того, чтобы не вешать труп на больницу, они решили все документы, относящиеся к вашей дочери уничтожить».
Разве это не издевательство над родителями, которые потеряли не только дочь, но и в определенной степени смысл дальнейшей ЖИЗНИ? После всего этого мою жену повторно положили на лечение в московскую клинику неврозов. А разве не является издевательством отказ следователя в предоставлении потерпевшим возможности копировать те материалы уголовного дела, к которым они были допущены, в частности все материалы по судебно-медицинским экспертизам? Мне, как и другим пострадавшим, пришлось в течении нескольких дней переписывать этот материал, употребляя изрядное количество успокоительных и сердечных лекарств.
Трагедии могут быть в любом государстве. Никто не застрахован. Главное, как Власть из них выходит. Какие уроки извлекает она из жестокой правды о случившемся, как относится к потерпевшим, которые продолжают свою жизнь рядом с ней, и к памяти погибших?
Кто она – добрая заботливая МАМА или ЗЛАЯ МАЧЕХА?
Текст написан мною собственноручно.
Бывшая
заложница
Алла Павлова
…Утром я почувствовала, что пошел газ, но подумала, что нас травят бандиты, но потом я увидела, что чеченцы нервничают. «Моя» чеченка уснула, а я стала выползать из партера в фойе. В это время раздался взрыв, и я вернулась и притворилась мертвой… Через некоторое время меня за волосы поднял человек в камуфляже. Этот в камуфляже сказал, чтобы я пробиралась в комнату. Там собрались те, кто догадался выбраться из зала. Они меньше всех надышались газом. Потом нас повезли в больницу, но там отказались нас принять, сказав, что ничего не знают. Тогда повезли обратно. Около ДК пересадили в автобус и повезли, как потом оказалось, в 13-ю больницу. Шофер не знал, куда ехать, все время спрашивал дорогу. Так мы проездили примерно полтора часа …
«Время людей» от 2.11.2002 г
Врач
«Скорой
помощи»
Дмитрий
Начальство не одобрило бы это интервью. Но молчать он не может. Потому что часть вины за погибших заложников на «Норд-Осте» Дима берет на себя. Фамилию по его просьбе не называем.
- Мы и раньше дежурили возле театрального комплекса, - говорит Дмитрий. - Но в последнюю ночь стало ясно - штурм будет. Дежурство было не мое, но меня подняли с кровати. Наши машины выстроились на Волгоградском проспекте. Вызывали 20 карет. Приехали 10. Ровно в 5.30 объявили режим радиомолчания. Информации никакой. Распорядители колонны намекали, что по команде надо ехать к театру и вывозить трупы. Нам не привыкать...
Как только поступила команда по радио, колонна выдвинулась на улицу Мельникова. Но Димину машину остановил милиционер из оцепления. Оказывается, к нему команда пропускать «Скорые» еще не пришла.
- Ждали команду минут десять, - продолжает Дмитрий. - Потом - заторы. Строительную технику для разбора завалов не успели убрать. У подъезда уже лежали заложники. Рядом стояла коробка со шприцами и ампулами налоксона. Какой-то мужчина кричал: «Колите, кто может!» Стали вскрывать упаковки и набирать шприцы. Кололи заложникам кто мог и кто не мог: спецназовцы, городские спасатели и эмчеэсники, даже милиционеры из оцепления. Отметок об инъекциях никто не делал. Сгоряча кололи по два и три раза. А это смертельные дозы. Бардак был необычайный. Искусственное дыхание пострадавшим делать было некогда - в любой момент здание могло взлететь на воздух.
Только тут Дмитрий случайно узнал, что заложники были отравлены усыпляющим газом.
Почему нас не предупредили про газ?!
Спецназовцы загрузили в его машину сразу восемь бесчувственных заложников. «Газель» двинулась сквозь заторы к Первому госпиталю ветеранов на улице Мельникова - ближайшей базе для пострадавших. Там было готово 500 коек. На первом этаже был расположен штаб. Но штабные машины загородили проезд к приемному покою. Пораженных пришлось нести прямо по улице.
Госпиталь не был готов к такому наплыву. Персонал просто не справлялся. В результате госпиталь принял только 120 человек.
Тем временем спецназовцы вместе со спасателями заполняли автобусы заложниками. Половина из них не дышала. Грузили прямо на пол, как дрова. Кто живой, а кто нет - не считали. Водители автобусов, иногородние ребята, просто не знали, куда везти пострадавших.
- Я уверен, многие умерли в дороге от передозировки налоксона и от асфиксии, - говорит Дмитрий.
Когда первая «Скорая» прибыла в Склиф, ее там никто не встречал. Вышли охранник и дежурный врач. Минут пятнадцать решали, куда определить пострадавшую женщину. Только через полчаса Склиф проснулся. Забегали врачи, санитары. Но все равно для разгрузки автобусов каталок не хватало. Случился курьез. Женщина, признанная мертвой, вдруг ожила. Зрелище не для слабонервных.
- Конечно, жертв могло быть меньше, - говорит Дмитрий. - Надо было побольше «Скорых» и врачей, а не бульдозеров и бэтээров. К живым мы готовы не были.
...Мы дозвонились до руководства НИИ скорой и неотложной помощи имени Склифосовского. Заместитель главного врача Владимир Шевчук отказался комментировать ситуацию. Направил нас в пресс-службу столичного департамента здравоохранения, по сводкам которого операция по спасению и эвакуации прошла гладко.
«Собеседник» от 10.11.2002г.
Руководитель
группы "Диггер-спас"
Вадим
Михайлов
…Людей
с
огнестрельными
ранениями я,
честно
говоря, не
видел. Во
время
эвакуации
заметил двух
или трех
погибших
заложников.
Одного
человека
спасли
буквально в
самый
последний
момент:
глядим - на
ступенях у
здания лежит
тело,
накрытое с
головой
курткой-"боевкой",
видно, кто-то
из
спасателей
вытащил его
из здания,
увидел, что
человек
мертв, и
оставил на
крыльце. А мы
прощупали
пульс - вроде
бы есть какие-то
слабые
толчки! И
откачали
бедолагу!..
«Московский
комсомолец»,
28.10.2002
...В
очередь к "Склифосовскому"
среди "Скорых"
встали два
автобуса. К
ним тут же
выстроились
санитары с
каталками. В
приемный
покой
отвозили
полураздетых
молодых
мужчин и
женщин. Они
мотали
головами и
бредили.
Когда
разгрузка
закончилась,
автобусы
подъехали к
следующим
черным
металлическим
дверям. Я
стоял
напротив и
увидел
сваленные в
проходе
автобусов
тела. Носилки
были не нужны.
Санитары
хватали
мертвых за
руки и за ноги
и несли в
специальное
помещение.
Вокруг
автобусов
выстроилось
милицейское
заграждение.
Я оказался
внутри
оцепления и
попытался
сфотографировать
выгрузку тел.
На моих
глазах
молодая
женщина,
которую
считали
погибшей,
замотала
головой.
Вырвался
крик. - Да она
живая! -
перекрестился
санитар.
Женщину
тут же
уложили на
каталку и
отвезли в
приемный
покой. Не
исключено,
что среди
записных
покойников
это не
единственный
случай.
«Комсомольская правда», 29.10.2002
Водители-сменщики
Александр
Шабурко и
Сергей
Коробов
Трое суток их «ЛиАЗ» работал «шлагбаумом» у штаба, вывозил ветеранов из соседнего госпиталя. А в субботу утром вывозил заложников.
- Как только я прибыл к театру, - вспоминает Александр Шабурко, - сразу понял, что с движением будут проблемы. Каша милицейских машин, спецтехники. Гаишники проходы почти не расчищают. Приходилось самому из окна высовываться и орать.
Ситуация усугубилась в четверг, когда автобусы, среди которых затесалось и несколько неповоротливых «Икарусов», начали эвакуировать ветеранов из госпиталя.
- Выехать толком не могли. Хоть за ночь часть машин разогнали, все равно их было слишком много, - говорит водитель. - А в больницах, куда мы ветеранов повезли, начались другие проблемы - их въезды и дворы под автобусы не приспособлены. Ни подъехать, ни развернуться.
Тем автобусам, что покидали Дубровку, вернуться обратно на место дежурства было еще сложнее.
- По часу стояли на Волгоградке и у Пролетарки, чтобы обратно заехать, - рассказывает Сергей Коробов. - Особенно мешали машины посольств - к этим черным «мерсам» с флажками гаишники вообще не подходили. А их наставили прямо на проездах.
В субботу в шесть утра водители услышали первые выстрелы. «Началось!» Это подтвердили и женщины-ревизоры, управлявшие трое суток колонной автобусников.
- Сначала побежали по всем машинам. Говорят: «Срочно прогревайтесь и выстраивайтесь!» - вспоминает Сергей.
Из салонов выгнали милиционеров, которые грелись внутри.
- Слава Богу, я заправиться как раз перед штурмом успел. Трое суток мотор постоянно работал - всю солярку сожгли. А на месте никого не заправляли. Надо было самим на заправку ездить.
Первыми к центральному входу ДК рванули «Скорые».
- Нам сказали, что мы за «Скорыми» поедем. Но их было так много, что пришлось даже назад сдавать, - рассказывает водитель Игорь Степанов. - Потом дали команду нам. Прямо к крыльцу, где лежали люди, подъехать было невозможно - нас сбоку подпускали. Носили все - и спецназовцы, и парни в желтых куртках, я потом узнал, что спасатели. Я стоял в колонне почти последним. Когда людей разложили и на сиденьях, и в проходе, ко мне подбежал милиционер, но в штатском, и сказал, чтобы я ехал за «Скорыми». Куда, я уже по дороге понял. В Склифосовского.
По словам Игоря, у дверей Склифа началась заминка. Сначала три автобуса остановили прямо у дверей, где стояли люди с каталками. Водители открыли двери. Но никто заложников вынимать не стал - рук не хватало. Первым делом разгружали «Скорые». А потом уже очередь дошла до автобусов.
- Я так и не понял толком, кого привез, - разводит Игорь руками. - Они как мертвые все лежали - не стонали, не шевелились. Хочется, конечно, верить, что вез живых...
«Комсомольская правда» от 05.11.2002г.